Незадолго до семи вечера все трое сошлись в гостиной. Таня надела черные замшевые брюки в обтяжку и ковбойскую рубаху с бисером; волосы она убрала назад и закрепила черной лентой. На ногах высокие ковбойские сапоги, тоже из черной замши, купленные специально для этой поездки. Зоя надела джинсы, бледно-голубую кофточку и туристские ботинки; Мэри Стюарт – серые брюки, бежевый свитер и мягкие мокасины от Шанель. Они остались такими же, какими были всегда: поразительно дополняя друг друга, совершенно друг на друга не походили. Все-таки их соединяло что-то большее, неподвластное суетным раздорам, и даже давняя ссора двух подруг ничего не могла изменить. Таня знала честность и порядочность обеих, и они должны махнуть рукой на глупую размолвку. Ее влекло к подругам так сильно, словно существует незримый канат, не позволяющий ей от них отдаляться. Вернувшись в гостиную, она застала подруг за разговором о Зоиной клинике: Зоя с жаром что-то рассказывала. Мэри Стюарт заворожено слушала ее.
– Потрясающее подвижничество! – восхищалась Мэри Стюарт по дороге в ресторан.
После этого обе умолкли, словно внезапно вспомнили, что давно не разговаривают. Но стоило им сесть за стол, как разговор возобновился. Таня рассказала о своем предстоящем концертном турне, о кинофильме, в котором она как будто соглашалась сниматься. Подруги пожелали ей всяческих успехов. Им предложили занять столик в углу ресторана. Конечно, все присутствующие беспрерывно крутили головами, любуясь Таней, но никто не посмел клянчить автограф или заговаривать со знаменитостью, за исключением хозяйки ранчо Шарлотты Коллинз, остановившейся возле них и пожелавшей приятного отдыха.
Шарлотта – интересная женщина с широкой улыбкой и проницательными голубыми глазами, от которых ничто, казалось, не может ускользнуть. У нее все под контролем: каждое помещение, каждый отдыхающий. Она в точности знает, что делает в любой момент каждый ее служащий и что требуется клиенту. Организация пансионата вызывала восхищение и у Тани, и у всех остальных. На Шарлотту со всех сторон сыпались благодарности и комплименты.
– Надеюсь, вам у нас понравится, – искренне пообещала она.
Ни Зоя, ни Мэри Стюарт не осмелились спросить ее о рейсах и признаться, что утром уезжают.
– Спрошу в администрации после завтрака, – сказала Мэри Стюарт, когда Шарлотта Коллинз прошла к другим столикам. Ока решила, что полетит в Лос-Анджелес и переночует в «Биверли Уилшер». Можно также полететь в Денвер. Зоин маршрут и того проще: она отправится домой тем же путем, каким прилетела.
– Сейчас я не желаю об этом говорить, – оборвала обеих Таня. – Лучше подумайте хорошенько о своем поведении. У вас столько подруг, что вы можете себе позволить расплеваться с теми, кого знаете полжизни?
Увы! Причина их раздора достаточно серьезна, и Тане это хорошо известно. Просто ей хотелось положить этому конец. Двадцать один год – вполне приличный срок и можно наконец покончить со старым. Они слишком необходимы друг другу, чтобы так легкомысленно расстаться.
Речь зашла об Алисе, Джейд, только не о Тодде. Ни Мэри Стюарт, ни Таня не упомянули мужей. Говорили о чем угодно: о путешествиях, музыке, общих знакомых, книгах, запавших в память, Зоиной клинике. Потом стали вспоминать о колледже, людях, которых терпеть не могли и которых обожали, о смешных субъектах, однокашниках, заставивших о себе говорить в последнее время, о дураках, слюнтяях, тупицах, вульгарных девицах, героях девичьих грез. Многие из бывших знакомых погибли во Вьетнаме перед самым подписанием мира, и это было самой большой несправедливостью – лишиться друзей в последние часы. Но что было, то было... Многие умерли в мирные годы, некоторые – от рака. Зоя знала истории всех болезней от коллег и друзей, а также потому, что жила в Сан-Франциско, откуда многие их однокурсники так и не уехали, так как город находится недалеко от Беркли. На протяжении всего разговора подруги ни разу, не упомянули Элли. Возвращаясь в дом, они продолжали обсуждать старых друзей, и только в гостиной Таня впервые произнесла запретное имя. Она знала, что Элли не выходит у подруг из головы, и решила доставить им облегчение.
– Представляете, столько лет прошло, а я по-прежнему по ней тоскую.
– Воцарилось долгое, тягостное молчание.
Потом Мэри Стюарт кивнула.
– Я тоже, – тихо призналась она.
Элли была душой и сердцем их маленькой компании. Она всегда оставалась самой внимательной, чуткой, нежной. Это была веселая, даже дурашливая девушка, готовая на что угодно, лишь бы рассмешить остальных, вплоть до появления, на вечеринке в чем мать родила, размалеванная белой краской. Поступив так однажды, заработала соответствующую репутацию. Она откатывала безумные номера, вызывая всеобщий смех. А потом из-за нее пролились горькие слезы. Ее смерть стала страшным ударом для всех, особенно для Мэри Стюарт – ведь она и Элли были закадычными подругами. Все трое думали о ней, когда Зоя нарушила молчание.
– Жаль, тогда я не ведала того, что знаю сейчас, – мягко сказала она Мэри Стюарт. Таня молча ждала. – У меня нет права говорить тебе все. Сейчас просто не верится, какой я была глупой. С тех пор часто об этом думаю. Однажды я села писать тебе письмо – тогда у меня впервые покончил с собой пациент, Я восприняла это как кару свыше за то, что так жестоко обошлась с тобой.
Казалось, это послужило ей напоминанием о том, что случилось с Элли, и как она была несправедлива к Мэри Стюарт. – Ведь в таких вещах некого винить, и мы не смогли бы ей помешать, даже если бы попытались. Поначалу вмешательство, безусловно, помогло бы, но потом она все равно бы это сделала, раз появилась такая склонность. В молодости я была слишком невежественна; думам, кто-то из нас должен был заметить грозные симптомы, и в первую очередь ты, раз была с ней наиболее близка. Я не могла поверить в то, что ты не знаешь, как она глотает таблетки и пьет. Теперь понимаю: это продолжалось не один месяц; наверное, она научилась скрывать свои пороки. Элли могла остановиться, если бы захотела, но вся беда в том, что она не хотела и поступила по собственному желанию и разумению.
От Зоиных слов Мэри Стюарт расплакалась. Ей казалось, что речь идет не об Элли, а о ее Тодде. Зое это, конечно, невдомек. Таня обняла Мэри Стюарт.
– Жалко, что я тогда так и не написала тебе, Стью, – сожалела Зоя, Теперь и у нее глаза были на мокром месте. – Я никогда не могла простить себя за то, что тебе наговорила. Кажется, ты тоже меня не простила. Я не осуждаю.
Ссора положила конец их союзу. Зоя обошлась с ней жестоко, несколько дней не давая ей спуску, и даже на похоронах отказалась сесть рядом. Обвиняя Мэри Стюарт в том, что та не смогла схватить подругу за руку. Мэри Стюарт страшно переживала из-за несправедливых слов, хотя тогда поверила в их обоснованность. Ей потребовались годы, чтобы преодолеть чувство вины из-за неспособности спасти подруге жизнь. Она долго еще ощущала себя убийцей...
А потом История повторилась с Тоддом. Казалось, ужас так никогда и не прекращался. Только теперь стало еще хуже: прокурором выступил муж.