Их лошади перешли на бег.
– Меня удерживают не деньги. То есть не только они. Все-таки пение – дело всей моей жизни. Тут не попятишься, не спрячешься. Хочешь этим заниматься – изволь терпеть все остальное.
– Так не должно быть.
– И все же это так. – Любить такую жизнь невозможно, но она знала, что не в силах ее изменить. – Все козыри на руках у других.
– Все равно должен существовать способ что-то изменить, добиться достойной жизни. У других кинозвезд получается: они покупают ранчо, едут туда, где их не донимают. Вот и вам надо бы так же, мисс Таня.
Он говорил это не ради красного словца, а от души. Она улыбнулась. Лошади опять перешли на шаг. Гордон не скрывал восхищения: она была прекрасной наездницей.
– Не надо никаких мисс, – попросила она. – Просто Таня. – Они были уже почти друзьями и откровенно обсуждали ее жизнь.
То же самое произошло у Мэри Стюарт с Хартли. В этом краю быстро развязывался язык, появлялось желание делиться самым сокровенным: надеждами, мечтами, разочарованиями. Наверное, чудо объяснялось влиянием гор: это они наводили на подобные мысли, на близкие душевные отношения между людьми.
Хартли тоже серьезно разговаривал с Мэри Стюарт: он просил прощения, если вечером обидел ее, переступил черту. Вернувшись к себе, он испугался, что мог ранить ее излишней настойчивостью. Ведь они едва знакомы; впрочем, ему кажется, они уже очень близки. Она чувствовала то же самое; он не ранил ее, а успокоил. Ее целый год никто не обнимал, и она изголодалась по объятиям. Она не сказала ему этого напрямую, но дала ясно понять, что его поведение ничуть ее не оскорбило, наоборот. Для него это стало огромным облегчением. Когда их лошади остановились, чтобы утолить жажду из ручья, он заметил на ее губах улыбку. То, что они повстречались, причем именно здесь, – настоящее чудо. Им обоим так и казалось.
– Я с самого утра только о том и думал, когда мы увидимся, – сказал он с радостной улыбкой. – Я уже много лет не испытывал ничего подобного. Работать и то не тянет. Поверьте, со мной это бывает редко.
Он ни дня не проводил без строчки, где бы ни очутился, как бы себя ни чувствовал, в какие бы условия ни попал. Всего раз он сделал перерыв – когда умирала Маргарет. Тогда он не мог писать.
– Как хорошо я понимаю ваши чувства! Странно, но именно тогда, когда вам кажется, будто жизнь кончена, она начинается снова. Жизнь всегда нас обманывает, правда? Стоит только подумать, что человек всего достиг, как он тут же все теряет. Когда же думает, что все потеряно, жизнь преподносит что-то бесконечно ценное. – Говоря так, Мэри Стюарт любовалась горами.
– Боюсь, Господь наделен тонким чувством юмора, – Хартли тронул конские бока каблуками. – Чем вам больше всего нравится заниматься в Нью-Йорке?
Ему по-прежнему хотелось узнать о ней как можно больше, добиться возможности разделить ее интересы. Его окрылила весть, что, проведя в Лос-Анджелесе у Тани неделю, она возвратится в Нью-Йорк. После отъезда с ранчо он собирался наведаться по делам в Сиэтл, потом в Бостон и вернуться в Нью-Йорк примерно тогда же, когда и она. – Вы любите театр?
Они долго обсуждали театральную жизнь. У него было много знакомых драматургов, и он загорелся, желанием познакомить ее с ними, вообще со всеми своими друзьями. Он столько всего хотел ей рассказать, показать, о стольком спросить! Они без умолку болтали, смеялись, делились соображениями. Оказавшись в обеденное время у загона, удивленно переглянулись – даже не заметили, когда повернули обратно. Таня и Гордон ехали далеко впереди, врачи замыкали процессию.
В тот момент, когда Мэри Стюарт покинула седло, мимо пронеслась лошадь. За лохматую гриву цеплялась маленькая фигурка. Гордон, осознал происходящее раньше остальных и пустился вдогонку, но не успел: фигурка взмыла в воздух и шлепнулась на каменистую обочину. Сначала никто не мог разглядеть, кто это. Однако Мэри Стюарт полагалась не на зрение, а на интуицию. Вслед за ней и остальные поняли; маленький красный ковбой, лежащий неподвижно, – Бенджамин. Его лошадь понесла и сбросила седока. Мэри Стюарт без лишних раздумий метнулась к нему. За ней бросился Хартли. Она наклонилась над ребенком. Он выглядел безжизненным. Бенджамин потерял сознание, но дышал, хотя едва заметно. Мэри Стюарт в ужасе оглянулась и крикнула Хартли:
– Приведите Зою! – Она боялась прикасаться к бедняге из опасения, что он сломал шею или спину. Ей даже показалось, что он перестал дышать. Но прежде чем она в отчаянии всплеснула руками, рядом опустилась на колени Зоя.
– Все в порядке, Мэри Стюарт. Сейчас разберемся.
Но и она мало что могла сделать, подобно подруге, боялась его трогать. Она легонько постукала его по груди, и он снова задышал, затем приподняла ему веко: глаз закатился. На джинсах расплылось мокрое пятно. Мальчик лежал без сознания.
– У вас тут есть Служба спасения? – спросила Зоя у ковбоя, тот кивнул. – Позвоните туда и скажите, что у нас ребенок без сознания. Травма головы, возможны переломы. Он дышит, но сердцебиение неровное. Шок. Пускай приедут как можно быстрее. – Она сурово посмотрела на него, давая понять, что дело не терпит промедления.
Двое других врачей, спешившись, спешили к ним. Зоя держала мальчика за кисть и внимательно за ним наблюдала. Мэри Стюарт стояла рядом с ним на коленях, держа его за другую руку, хоть и знала, что этим, ему не поможешь. Она не хотела от него отходить, надеясь, что он чувствует ее присутствие. Зоя выглядела встревоженной. Она убедилась, что позвоночник не пострадал, и теперь ощупывала конечности. Внезапно пострадавший открыл глаза и разревелся.
– Хочу к маме! – надрывался он и судорожно ловил ртом воздух.
Зоя просияла:
– Вот это другое дело! – Она продолжала осмотр.
Супруги согласно кивали. Зоя приподняла его левую руку, и Бенджамин вскрикнул. Рука была сломана, но стало ясно, что мальчик легко отделался. Плача, он поднял глаза и увидел Мэри Стюарт. Не выпуская его руку, она беззвучно лила слезы.
– Почему ты плачешь? – спросил он, икая. – Ты тоже упала с лошади?
– Нет, дурачок. – Она наклонилась. – Это ты упал. Как сейчас себя чувствуешь? – Она надеялась отвлечь его от Зоиных манипуляций: та пыталась с помощью Гордона смастерить из палочек лубок для сломанной руки. Рядом находились потрясенные Хартли и Таня.
– Рука болит! – крикнул Бенджамин.
Мэри Стюарт придвинулась ближе, стараясь не мешать Зое. Она пригладила ему волосы. Стоило закрыть глаза – и ей представлялся Тодд. Как бы ей хотелось, чтобы сын ожил, пусть с переломанными руками и ногами, с сотрясением мозга! Живой, весь в пыли и слезах... Но нет, Тодда не воскресить.
– Все в порядке, милый, – ласково произнесла Мэри Стюарт, словно на земле лежал ее родной сын. – Тебя скоро починят, сделают симпатичный гипс. Все будут на нем расписываться и вешать на него смешные картинки.