Карен тоже приходила ко мне регулярно. В этом ей не откажешь — сколько я ее ни пинала ногами, она всякий раз являлась за новой порцией. И вот в один прекрасный день она сказала:
— Джем, врачи говорят, тебе пора сменить обстановку. Поехали-ка домой, радость моя. Поехали вместе домой. Я немножко за тобой поухаживаю.
Моя бывшая комната так и осталась свободной.
— Давай я специально сделаю в ней ремонт. Начнем все сначала. Ты какого цвета хочешь стены?
Вот так я и вернулась на Шервуд-роуд, и стены покрасили в цвет «крем-карамель», теплый, медовый — именно такого цвета камень в Бате. Я сидела у себя, слушала музыку и смотрела в стену, а потом в один прекрасный день, когда, судя по звукам, Карен повезла близнецов в школу, я начала рисовать. Первый рисунок — прямо над кроватью: ангел, который смотрит на меня, оберегает. Начав, я не остановилась, пока не изрисовала всё — и стены, и потолок крылатыми существами, которые карабкались вверх и падали вниз. У некоторых не было лиц, у других не хватало руки или ноги. У одного оказались до смешного длинные конечности и курчавые негритянские волосы — его я поместила на самый верх, он летел, раскинув руки, по потолку. А в самом низу, у плинтуса, я изобразила безволосое существо, скрючившееся, завернувшееся в собственные крылья.
Когда Карен принесла мне ужин, она в буквальном смысле выронила поднос. Томатный соус от спагетти брызнул на стены.
Я схватила тряпку и принялась его стирать:
— Поаккуратней нельзя? Картину мою испортила, сука!
После этого я снова загремела в больницу, а когда вернулась «домой», стены были окрашены по новой, на сей раз в «голубоватую дымку»: она, видимо, считалась более успокаивающей. И все же некоторые ангелы проступали сквозь краску, и меня это утешало. Я знала, что они рядом, и кошмары стали мне сниться реже.
Прошло, наверное, пять или шесть месяцев, и вот мы стоим на дальнем конце причала в Вестоне.
Некоторое время висело неловкое молчание, потом Вэл проговорила:
— Ну, это…
Отвинтила крышку урны.
— Может, ты, Джем?
— Да я не знаю. А что нужно делать?
— Просто переверни ее. Вытяни руку в сторону моря и переверни.
Глаза изнутри покалывало от слез. Я так долго не позволяла им пролиться, но теперь они резали изнутри, будто крошечные лезвия.
— Не могу. Я не могу. Лучше ты, Вэл.
Она плотно сжала губы, стараясь не давать себе воли, шагнула вперед.
— Погодите-ка, — сказала она. — Ветер-то у нас откуда дует? Не приведи господи, если он… ну, если все это полетит прямо на нас.
Карен лизнула палец, подняла вверх.
— Ветер вон оттуда. Давайте в эту сторону, тогда все будет хорошо.
— Ну ладно.
Вэл глубоко вздохнула. Налегла всем телом на ограждение, вытянула руку с урной как можно дальше.
— Прощай, Терри, золотце мое. Прощай, внучек мой любимый.
На последних словах голос ее пресекся, она всхлипнула и быстро перевернула урну. Из нее хлынул сероватый пепел. По большей части он упал в воду и на воду, но шалый порыв ветра подхватил его часть и швырнул в нашу сторону. Пепел полетел нам в лицо, на одежду.
— Мать вашу за ногу, мне в глаз попало! Гляньте-ка, чего там, Карен.
Вэл, пошатнувшись, отступила назад — в одной руке она держала пустую урну, другой терла левый глаз.
— Давайте, Вэл, посмотрим.
Пока Вэл промаргивалась и сопела, а Карен таращилась ей в лицо и тыкала в глаз платком, я смотрела, как пленка пепла медленно уплывает вдаль. Это все, что от него осталось.
Я опустила глаза на свою куртку, вздувшуюся на животе, провела рукой по ткани. И снова почувствовала внутри то же трепетание. Наверняка я не знала, но что-то мне подсказывало, что это будет мальчик. Он постоянно вертится, постоянно в движении. Как и его отец.
Когда я проводила по куртке руками, на кончиках пальцев осталась бледная полоска пепла. Я соскребла ее другой рукой и зажала в ладони.
Жук.
Как мы могли это сделать? Вот так взять и выбросить его? Он должен быть рядом, со мной.
— Вернись! — крикнула я в сторону моря. — Вернись, не бросай меня!
Карен и Вэл обернулись и тут же подбежали ко мне.
— Давай-давай, девочка, — сказала Карен. — Не держи это в себе.
— Ничего вы не понимаете, мы поторопились. Я еще не готова с ним проститься.
Вэл обняла меня за талию:
— А ты никогда не будешь готова. Не бывает для таких вещей подходящего времени.
К этому моменту я уже плакала в открытую, да и они тоже. Все мы обнялись — грустный треугольник, куртки трепещут на ветру. Я положила свою ладонь Вэл на поясницу, но кулака не разжала. Пока хоть одна частица Жука остается в моей ладони, мы еще живем.
Живем.
Я больше не болтаюсь по задворкам, где тусуются неприкаянные подростки. Выросла из этого — можно и так сказать. Теперь место мне на детских площадках, на пляже, у городского центра досуга, еще случается ждать возле школы. Все это — часть нормального порядка вещей, верно? Подростки вроде меня вырастают в родителей вроде меня. А наши дети тоже станут подростками, а после и у них пойдут дети. И так до бесконечности.
Теперь я, видимо, больше похожа на других. Жук успел изменить мою жизнь, и не только очевидным образом — я не просто повзрослела, влюбилась, потеряла невинность и все такое. Он еще показал, чего мне не хватает, без чего я прожила целых пятнадцать лет; показал, каково это — иметь настоящих друзей, с которыми можно посмеяться; каково это — научиться доверять людям, открыться им, хоть слегка. Я стала совсем по-другому смотреть на жизнь — до того я так была повернута на этих своих числах, что жила будто в параличе; теперь-то я это ясно вижу. Числа как бы держали меня за горло. Но Жук, да и все остальные — Бритни, Карен, Энн, Вэл — все это изменили, доказав, что я попусту растрачиваю отпущенное мне время.
Да, написать бы здесь, что я совершила нечто грандиозное: ну, стала микрохирургом, учительницей или еще чем в том же духе, да ведь вы бы мне все равно не поверили, верно? Так вот, оглядываясь назад, я могу сказать, что пока, пожалуй, совершила две важные вещи. Первое: я осталась с Карен и ухаживала за ней после того, как с ней случился инсульт. Я, как вы помните, знала, что жить ей осталось всего три года, так что для меня этот инсульт не стал сюрпризом.
Я тогда пыталась обзавестись своим жильем; собственно, я как раз смотрела квартиру, которую мне предоставил собес, когда раздался телефонный звонок из больницы. Карен упала прямо на улице. Обширный инсульт, с одной стороны ее почти полностью парализовало. А еще у нее отнялась речь — мозги-то были в порядке, а вот сказать хоть слово ей удавалось с огромным трудом. И выяснилось: оно вроде как само собой разумеется, что я буду за ней ухаживать. Близнецов у нее отобрали — собес отправил их в какой-то другой дом, — и это ее здорово подкосило. Но все почему-то решили, что я останусь с ней и буду за ней ухаживать. Это вроде как даже и не обсуждалось.