«Да,» сказал я. «Однажды. Когда мне было двенадцать.»
«С кем ты был там?» спросил он. «Ты ведь не ездил туда один, тебе ведь было лишь только двенадцать.»
Но ведь я ему не говорил об этом? Он просто играл со мной, все время водя меня за нос. Я было подумал, о том чтобы открыть дверь, и прыгнуть в ночь, стараясь закрыть голову руками, прежде чем ударюсь о землю, но он наверняка успеет схватить меня, и затолкнуть обратно в машину, прежде чем я прыгну. Все что мне остается, это сидеть здесь держа руки вместе.
«Нет,» сказал я. «Мы были там вместе с отцом.»
«Ты ездил верхом на пуле? Я ездил на этой хреновине четыре раза. Твою мать! Она переворачивается! Он посмотрел на меня, и снова пустой смешок слетел с его губ. Лунный свет отражался в его глазах, делая их похожими на белые круги, похожими на глаза статуи. И тут я понял, что он был больше чем просто мертвец – он сошел с ума.
«Скажи мне правду, ты ведь ездил на ней, Алан?»
Я хотел сказать ему, о том что он не правильно назвал мое имя, меня звали Гектор, но какой был в этом смысл? Мы уже подошли к концу.
«Да,» прошептал я. Ни одного огонька кроме луны. Деревья кружились в диком танце, как на маскараде. Дорога впереди нас, то появлялась исчезала из виду. Я посмотрел на спидометр, и увидел что он гнал со скоростью восемьдесят миль в час. Мы оседлали пулю, да, именно сейчас, я и этот мертвец, который гнал как черт.
«Да, я ездил на ней.»
«Неа,» сказал он. Он затянулся, и я снова увидел, струйки дыма выходившие сквозь швы на шее. «Никогда. И только не с твоим отцом. Ты стоял там, ждал своей очереди, но только ты был с матерью. Очередь была длинная, там всегда длинная очередь, а твоя мать не хотела стоять там, на самом пекле. Она и тогда была уже толстой, и жара донимала ее. Но ты канючил, канючил, канючил весь день, и в конце когда подошла твоя очередь, ты струсил. Разве не так?»
Я молчал. Мой язык пристал к небу. Мертвец поднял свою руку. В свете приборной панели его кожа казалась желтой. Он едва коснулся ей моих сцепленных рук, и они безвольно разжались как от прикосновения волшебной палочки.
«Ведь так?»
«Да,» шептал я. Я не мог ничего поделать, я мог лишь только шептать. «Когда мы подошли к краю, я увидел, как высоко это было, как люди кричали там, и как она переворачивалась… я струсил. Мама дала мне оплеуху, и молчала до самого дома. Я никогда не ездил верхом на пуле.» По крайней мере, до этого момента.
«Парень, она того стоит. Она лучшая. Именно то, что нужно. Единственная стоящая вещь в этом парке. Я притормозил по пути домой, чтобы взять пару пива, около тамошнего магазинчика. Хотел заехать по дороге к своей подружке, чтобы отдать ей этот жетон, ради шутки.»
Он показал на жетончик висевший на его груди, затем, открыл окно и щелчком отправил сигарету в темноту. «Ты ведь знаешь что было дальше?»
Конечно же я знал. Одна из этих историй с приведениями, не так ли? Он разбился на своем Мустанге, и когда копы обнаружили его, он сидел на переднем сидении мертвый, а его голова покоилась на заднем сидении, с пустым стеклянным взглядом, уставившись в потолок, и теперь в полнолуние с сильным ветром его можно увидеть на Ридж-Роуд, уиии-хааа, мы вернемся после короткой рекламы. Теперь я знаю, то чего не знал раньше, самые страшные истории, те которые ты слышал от кого-то. Они просто кошмары.
«Нет ничего лучше похорон,» сказал он, и засмеялся. «Ведь именно так ты сказал? Ты прокололся здесь, Ал. Да именно здесь, вне всякого сомнения. Грубая ошибка.»
«Выпусти меня,» шептал я. «Пожалуйста.»
«Ну,» сказал он, поворачиваясь лицом ко мне, «мы ведь еще не закончили наш разговор? Ты знаешь кто я?» «Ты призрак,» сказал я.
Он слегка хмыкнул, и в отражении спидометра я увидел как уголки его губ скривились. «Ну же, ты же способен на большее. Хренов Каспер. Я что летаю? Или ты можешь видеть сквозь меня?» Он поднес одну руку к моему лицу, сжал и разжал кулак. Я мог слышать, сухой, скрип его сухожилий.
Я попытался что-то сказать. Не знаю что, да это и не важно, потому как не смог вымолвить ни звука.
«Я что-то вроде послания,» сказал Стауб. «Чертова дверь между мирами, что скажешь? Я появляюсь довольно таки часто, всегда когда есть подходящие обстоятельства. Следишь за мыслью? Я считаю, что кто бы там не правил балом, бог или еще кто, он любит позабавиться. Иногда он позволяет тебе поглядеть что же там за гранью бытия. И наверное это правильно. Сегодня все было как надо. Ты один на дороге… мать в больнице… ловишь попутку…»
«Если бы я поехал со стариком, то этого бы не произошло,» сказал я. «Ведь так?» Сейчас я отчетливо чувствовал запах, трупный запах, запах химикатов, и гниющего мяса, не понимая, как я мог перепутать это с чем-то еще.
«Трудно сказать,» сказал Стауб. «Быть может, старик о котором ты говоришь был тоже мертв.»
Я вспомнил резкий стеклянный голос старика дергающего свой конец. Нет, он был жив, и я променял запах его машины, на нечто гораздо хуже.
«Ладно, приятель, нам некогда рассуждать об этом. Еще пять миль, и мы снова въедем в жилой район. Еще семь миль и мы уже будем в черте Левистона. Так что ты должен решить.»
«Решить что?» Черт, если бы я только знал.
«Кто будет ездить верхом на пуле, а кто останется на земле. Ты или твоя мать.» Он повернулся, и посмотрел прямо мне в глаза, я увидел его глаза, заполненные лунным светом. Он улыбнулся шире, и я заметил, что большая половина зубов у него отсутствовала, выбило в результате аварии. Он отпустил руль.
«Я должен забрать одного из вас, приятель. И раз уж ты здесь, тебе и решать. Что скажешь?»
Но ведь это бессмысленно… чуть не слетело с моих губ, но я мог этого и не говорить, был ли в этом смысл? Он говорил серьезно. Со смертельной серьезностью.
Передо мной пробежали все те годы, которые мы провели вместе, Алан и Джина Паркер, одни на целом свете. У нас было много хорошего, но было и плохое. Заплатки на моих трусах, ужин приготовленный на скорую руку. Другие дети ежедневно получали четвертак, на горячий обед, я же всегда получал сэндвич с арахисовым маслом, или куском копченой колбасы завернутой в уже черствый кусок хлеба, как в этих россказнях про бедных детей просящих на хлеб. Она работала Бог знает в скольких ресторанах, и закусочных, чтобы содержать нас. Я вспоминал, ее временами отлучавшуюся с работы, чтобы поговорить со представителем из Организации по Помощи Детям. Она одетая в свой лучший костюм, он одетый слишком шикарно для на нашей крохотной кухни, даже я, будучи девятилетним маленьким мальчиком, смог бы объяснить все лучше чем она, его записная книжка и блестящая ручка зажатая между пальцев. Краснея, она отвечала на его обескураживающие вопросы, которыми он беспрерывно засыпал ее, со своей застывшей идиотской улыбкой, она предлагавшая ему лишнюю чашку кофе, ведь если он напишет в рекомендации нужные слова, мы получим на пятьдесят долларов больше, чертовых пятьдесят баксов. Как лежа на ее кровати, я заливался слезами после его ухода, потом шел и садился рядом с ней, а она пыталась улыбнуться, говорила что ОПД, это не Организация Помощи Детям, а Общество Полных Дебилов. И потом мы вместе смеялись, потому что от это становилось легче. Когда в мире не было никого кроме тебя и твоей полной, дымящей как паровоз матери, смех был единственным спасением, от того чтобы не сойти с ума, и не начать бросаться с кулаками на стену. Но это было не все. Мы были маленькими людьми, и для нас, тех кто вел настоящую борьбу за выживание, как та мышь в мультике, смех над такими придурками, был единственным удовольствием, которое мы могли себе позволить. Она, работавшая на всех этих чертовых работах, иногда беря приработки, и откладывая все деньги заработанные с таким трудом, в копилку с надписью Деньги-На-Колледж-Для-АЛАНА – как в этих чертовых историях про нищих детей попрошаек, да, да – все время повторяя мне снова и снова, что я должен стараться изо всех сил, в то время как другие ребята в школе развлекались соря деньгами направо и налево, я не мог, и даже если бы она откладывала все свои чаевые до конца своих дней в мою копилку, этого все равно было бы мало, но все же я мог получить стипендию и различные премии, если бы собирался идти учиться в колледж, а я собирался, потому как это был единственный выход, для меня и для нее. И я действительно старался, потому что я не был слепым, я видел как она прибавляла в весе, видел как она курила сигарету за сигаретой (это было ее единственным удовольствием… то что осталось от ее личной жизни, если вы понимаете что я имею ввиду), и я знал что однажды нам придется поменяться ролями, и мне придется заботиться о ней. С высшим образованием, и хорошей работой, быть может мне бы это и удалось. И я хотел этого. Я любил ее. Она была не в настроении в тот день, когда мы были в парке ужасов стоя в очереди, и в конце когда я струсил она дала мне подзатыльник, это случалось довольно часто – но несмотря на это я любил ее. Быть может частично даже за это. Я любил ее так же сильно когда она била меня, как и когда целовала. Вы можете это понять? Я тоже. Так и должно быть. Я не думаю, что можно взять и запросто объяснить отношения в семье, а мы были семьей, я и она, самой маленькой семьей на свете, тесной семьей из двух человек, маленьким разделенным секретом. И если бы меня кто-нибудь спросил, я бы ответил что сделаю все что угодно ради нее. А сейчас был именно такой случай. Готов ли я был умереть ради нее, умереть вместо нее, несмотря на то что она уже прожила половину своей жизни, возможно даже большею ее часть. В то время как я еще только начинал свою.