Линдси смотрит на меня, как на сумасшедшую, и пожимает плечами.
— Извини. Для психов поблажек не предусмотрено.
— Только не говори, что тебе жалко ее, — вклинивается Элоди. — Ей же самое место в психушке.
— В «Беллвью», — хихикает Элли.
— Я просто спросила.
От этого слова на букву «Б» я каменею. Никто не отменял вероятности, что я все-таки окончательно и бесповоротно рехнулась. Но почему-то мне больше так не кажется. Однажды я читала статью, где было написано, что сумасшедшие не считают, будто сошли с ума, — в том-то и беда.
— Так мы правда останемся дома? — Элли надувает губы. — На весь вечер?
Задержав дыхание, я смотрю на Линдси. Элли и Элоди тоже смотрят на нее. За ней всегда последнее слово во всех наших главных решениях. Если она твердо намерена отправиться к Кенту, мне придется нелегко.
Она откидывается на спинку стула; в ее глазах вспыхивает огонек, и у меня замирает сердце. Неужели она велит мне потерпеть, потому что вечеринка пойдет мне на пользу?
Но она только улыбается, подмигивает и произносит:
— Это всего лишь вечеринка. Наверняка там будет скучно.
— Можно взять фильм ужасов в прокате, — предлагает Элоди. — Ну, как раньше.
— Пусть Сэм решает, — заключает Линдси. — Все, что ее душеньке угодно.
И я готова расцеловать ее.
Я снова прогуливаю английский. Мы с Линдси проходим мимо Алекса и Анны в «Хунань китчен», но сегодня Линдси даже не останавливается; она знает, что я терпеть не могу стычек, и, возможно, старается мне угодить.
Зато я замираю и представляю, как Бриджет обнимает Алекса и дарит ему такие взгляды, словно он единственный парень на свете. Конечно, она ужасно надоедлива, но все равно заслуживает лучшего. Это никуда не годится.
— Ау? Кого-то выслеживаешь? — раздается голос Линдси.
До меня доходит, что я таращусь на ободранные плакаты, рекламирующие пятидолларовые обеды, местные театральные труппы и парикмахерские. Алекс Лимент только что заметил меня через окно и смотрит прямо на меня.
— Уже бегу.
Ну да, это никуда не годится, но что поделаешь? Живи и не мешай жить другим.
В «Лучшем деревенском йогурте» мы с Линдси заказываем большие порции двойного шоколадного йогурта с шоколадной крошкой, а я еще добавляю карамельную крошку и кукурузные хлопья. Аппетит ко мне вернулся, это точно. Все идет, как я планировала. Вечеринки сегодня не будет — по крайней мере, для нас; никаких поездок или машин. Уверена, что это все исправит, узел во времени распустится — и я вырвусь из кошмара, в котором мне приходится быть. Возможно, сяду, задыхаясь, на больничной кровати, в окружении родных и друзей. Я живо представляю эту сцену: у мамы и папы слезы на глазах, Иззи висит у меня на шее и рыдает, Линдси, Элли, Элоди и…
В голове мелькает образ Кента, и я быстро отгоняю его.
…и Роб. Разумеется, Роб.
Но я уверена, что это сработает. Прожить день. Следовать правилам. Держаться подальше от вечеринки у Кента. Все просто.
— Осторожно, — усмехается Линдси, запихивая в рот большую ложку йогурта. — Ты же не хочешь остаться толстой девственницей.
— Это лучше, чем быть толстой и больной гонореей, — парирую я, бросая в нее кусочек шоколада.
Она кидает в ответ.
— Ты шутишь? Да я такая чистая, что с меня можно есть.
— Линдси а-ля фуршет. Патрик в курсе, что ты так развлекаешься?
— Фу!
Линдси сражается со своей двойной порцией, пытаясь выудить самый вкусный кусочек. Мы обе хохочем, в итоге она швыряет в меня полной ложкой йогурта, и тот приземляется над левым глазом. Линдси ахает и прижимает руку ко рту. Йогурт стекает по моему лицу и плюхается на мех над левой грудью.
— Ради бога, прости, — приглушенно просит Линдси, не отрывая руку от губ; ее глаза широко распахнуты, она явно старается не засмеяться. — Как по-твоему, блузке конец?
— Еще нет, — откликаюсь я.
Набрав побольше йогурта, я кидаю его в Линдси; он попадает ей в голову, прямо в волосы.
— Сучка, — визжит она.
Мы носимся по «Ти-си-би-уай», прячась между столами и стульями, набирая полные ложки двойного шоколадного йогурта и используя их в качестве катапульт.
Не стоит судить учителя физкультуры по закрученным усам
На обратной дороге в школу мы с Линдси продолжаем хохотать. Сложно объяснить, но много лет я не была так счастлива, как будто замечаю все в первый раз: резкий запах зимы, странный косой свет, медленный дрейф облаков по небу. Мех на наших топиках окончательно слипся и перепачкался, одежда сплошь в мокрых пятнах. Водители гудят, заприметив нас; мы машем им руками и посылаем воздушные поцелуи. Мимо проезжает черный «мерседес»; Линдси наклоняется, шлепает себя по заднице и вопит: «Десять долларов! Десять долларов!»
Я ударяю ее по плечу со словами:
— Это мог быть мой папа.
— Извини, если разочарую, но твой папа не водит «мерседес».
Она отбрасывает с лица мокрые сосульки волос. Нам пришлось мыться в туалете, пока хозяйка «Ти-си-би-уай» орала и угрожала вызвать полицию, если мы еще раз посмеем сунуться в ее магазин.
— Ты невыносима, — замечаю я.
— Но ты же любишь меня.
Линдси хватает меня за руку и тесно прижимается. Мы обе продрогли.
— Люблю, — соглашаюсь я, и это не просто слова.
Я люблю ее, люблю уродливые горчично-желтые кирпичи и пурпурные коридоры «Томаса Джефферсона». Люблю Риджвью за то, что он маленький и скучный; люблю в нем всех и каждого. Я люблю свою жизнь. И хочу вернуть ее.
— Я тоже люблю тебя, детка.
Когда мы возвращаемся в школу, Линдси просится покурить, хотя звонок на восьмой урок вот-вот раздастся.
— Всего две затяжки, — умоляет Линдси, широко распахнув глаза.
Смеясь, я повинуюсь. Ей известно, что я не в силах устоять, когда она делает такое лицо. В Салоне никого нет. Плечом к плечу мы стоим рядом с теннисными кортами, пока Линдси пытается прикурить от спички.
Наконец она прикуривает, глубоко затягивается и выпускает изо рта струйку дыма.
Через секунду над парковкой летит вопль:
— Эй! Ты! С сигаретой!
Мы обе застываем на месте. Мисс Винтере. Никотиновая Фашистка.
— Бежим! — командует Линдси, роняя сигарету и бросаясь за теннисные корты, хотя я кричу: «Сюда!»
Блондинистый начес мисс Винтерс подскакивает над машинами. Она видит нас или только слышит смех? Я ныряю за «рейнджровер» и срезаю по Аллее выпускников к одной из задних дверей в спортивный зал, пока мисс Винтерс продолжает голосить: «Эй! Эй!»