– Не было такого, – сказал Причер твердо.
– В общем, второго предупреждения не последует. Ясно вам? И будьте добры, вплоть до особого распоряжения ограничьте свои перемещения по базе. Максимум до столовой и обратно. В противном случае…
– А если попрет?
– Из боевого расписания капитана Причера уже вычеркнули. Как ненадежного. Вот чего вы добились своей дурацкой самодеятельностью. Кстати, терминал ваш где? Давайте сюда. Он вам больше не понадобится.
«Похоже, моя проповедь на самом деле имела успех, – подумал капеллан. – Не ждал я такой бурной реакции. Ну… Решился же входить тесными вратами? Они перед тобой, Причер, милости просим».
– Вольно, капитан, – процедил Лурье и вышел было, но в дверях задержался. – А муравьеда вашего сраного я застрелил! – сообщил он с видимым удовольствием.
Причер крепко зажмурился и до боли сжал кулаки.
* * *
Примерно через полчаса в дверь осторожно поскреблись.
– Ну, кто там еще? – недовольно буркнул Причер, на самом деле сгорая от любопытства.
– Реанимация! – провозгласил знакомый голос.
– Милости прошу, Эйб! – обрадовался Причер. Вот уж кого он не ждал, так это Кронштейна.
– Слушайте, а это ничего, что я по вашему храму лазаю? – спросил Кронштейн, входя в комнату и извлекая из-под кителя немаленькую плоскую емкость.
– Уже ничего. После мичмана Харитонова нашему храму все равно. Он, считайте, под бомбежкой побывал.
– Какого Харитонова? – удивился психиатр, оглядывая комнатушку.
– Да заходил один урод. Говорил с русским акцентом, назвался мичманом Харитоновым. Правда, теперь я думаю, что это был какой-то провокатор.
– Если с русским акцентом – точно ваш. Стаканы где, Причер? Не вижу стаканов.
– Да нет у меня…
– О, эта вечная американская расхлябанность! Ладно, я водку принес, ее и из горла можно. А обложили вас, Причер. У входа в храм «эм-пи» стоят. Повезло, что я знаю пару специальных чисто психиатрических фокусов для таких ситуаций… Домашний арест, а?
– Почти.
– Ну, пейте.
– А может, не надо?
– Надо, Причер, надо. – Кронштейн вытащил из кармана пару сладких питательных батончиков. – Говорю как врач. И закуска есть.
– За что пьем-то?
– За то, Причер, что база на ушах стоит.
Капеллан сделал изрядный глоток, прикрыл глаза, подождал секунду-другую, отдышался и спросил:
– Точно на ушах?
– Если до нас докатилось, значит, точно. – Кронштейн отобрал у капеллана флягу и в свою очередь глотнул. – Уф-ф-ф… А действительно сильная проповедь была. Я, например, прямо-таки глубоко задумался. Чего таращитесь? Уже и послушать нельзя вашу трансляцию?
– Да можно, конечно…
– А вообще, Причер, зараза вы редкостная. Почему не сказали, что ваш Лурье тоже в лабораторию на скважине попрется?
– Как-то в голову не пришло, – смутился капеллан. – Извините. Это вы его по морде двинули?
– Там много народу было, – ответил Кронштейн уклончиво. – Решили, что кто-то из местных секьюрити крадется, ну и устроили ему «темную» аж до потери сознания. А потом гляжу – Лурье! И обойма с биопробами в кармане. Стыдно, Причер, двойную игру учинять. Не по-товарищески.
– Да у него не те образцы! – воскликнул Причер. – Извините, Эйб, ради Бога, что так получилось, но вы просто не понимаете…
– Очень даже понимаю. Чего тут не понять-то… Почва обыкновенная земная, еще какой-то цветок, типа рододендрона, а также кровь и ткань человеческие. У себя, что ли, брали?
– Угу, – смущенно признался капеллан. – В казарме зона отдыха, цветочки всякие… Ну, я и…
– Думаю, Лурье снова пойдет на скважину этой ночью – если не побоится, конечно. Не очень-то приятно, когда тебя сначала огнетушителем по балде угощают, а потом через забор перекидывают. Хотя он вряд ли помнит такие подробности.
– А-а… А зачем ему опять туда идти?
– Так анализ проводить! Я ему свою обойму в тот же карман сунул, пустую уже, естественно. Что делать-то собираетесь, Причер?
– Понятия не имею. Дайте еще хлебнуть.
Причер выпил, утерся рукавом и сказал с тоской в голосе:
– Я угодил в жуткую ловушку, Эйб. Фактически мое провокационное выступление сегодня – это так, лебединая песня, чтобы совесть потом не заела. Лурье сказал мне страшную вещь. Он уверен, что если в пробах окажется хотя бы десятая доля процента креатина…
– Процент. Один процент.
– Мама родная! – ужаснулся капеллан. – Тогда все пропало. Мы просто уничтожим Кляксу. Эйб, вы догадываетесь, что планета не отдаст нам креатин? Он ведь ее кровь! Я сейчас лежал, прикидывал, чем все закончится, и теперь просто убежден в этом. Клякса будет сражаться до последнего вздоха, а потом умрет – и все. И ничего не будет. Ни креатина, ни этого удивительного мира, который по какой-то прихоти создал Господь. Ради призрака физического бессмертия человечество растопчет Кляксу и не получит в итоге ничего, кроме огромного заряда ненависти на будущее. Так обмануться в самых низменных своих животных ожиданиях – это даром не проходит…
– Вам обед сюда принесут? – деловито спросил Кронштейн, глядя на часы.
– Что? Вроде бы нет. В столовую я могу…
– Значит, вы сейчас больше не пейте. Через полчасика идите обедать, потом возвращайтесь в храм под бдительное око военной полиции – и тогда я вас отсюда выведу.
– И куда мы пойдем? – В голосе капеллана прорезалась абсолютная безнадега.
– Та-ак… – Кронштейн испытующе глянул на Причера и сунул ему в руки флягу. – Еще пару глотков все-таки примите для укрепления духа. Куда пойдем… Да хотя бы к Майклу на кичу. Посидим, может, что и придумаем. А не придумаем – так нажремся. У меня сегодня выходной.
– У меня, кажется, тоже, – хмуро заметил Причер и припал к горлышку.
Разбудила Причера чудовищная ругань на незнакомом языке.
– Перестаньте, Эйб… – пробормотал капеллан сонно. – Не в казарме все-таки.
«Кстати, а где?» – подумал он, но решил, что мысль несвоевременная, перевернулся на другой бок и упал с кровати.
«Странно, в моей комнате с этой стороны вроде бы стенка… Неужели я опять на гауптвахту загремел? – с легким ужасом подумал Причер. – Да нет, больно уж низко падать было. Ну и где мы тогда?»
«А ты глаза открой, умник!» – посоветовал внутренний голос.
«Щас! – усмехнулся Причер. – Высплю, сколько по уставу положено, тогда и открою. Вот, Эйба только заткну…»
– Слушайте, Кронштейн, вы не могли бы потише?! – рявкнул капеллан уже в голос и с неудовольствием почувствовал, что начинает на полном серьезе просыпаться.