– Это называется деревенская экзотика?
– А мне здесь нравится, – внезапно сказал Макс, плюхаясь на старый диван. Поморщился, увидев поднявшиеся облачка пыли.
– Слушайте, а мы не умрем тут со скуки до Нового года? – спросила Женя, выглядывая в окно. Кроме кружащихся хлопьев снега, она ничего не смогла разглядеть. – Целых четыре дня еще торчать!
– Зато будет что вспомнить, – авторитетно заявил Александр и выудил из пакета опорожненную наполовину бутылку коньяка. Подмигнул Бояринову, и директор заметно оживился:
– Ну-ка, Маришка, собери-ка нам закуску! Так сказать, перед сном, чтобы кровушку по сосудам разогнать…
Девушка бросила на Севастьянова испепеляющий взгляд, но парень сделал вид, что он адресован не ему.
Снизу послышался едва слышный шорох, словно закопошилось какое-то крупное насекомое, но никто этого не услышал.
Деревня Чертовка, «Алексеевский хутор»,
Воронежская область, Максим Фирсов,
ночь с 26 на 27 декабря 2008 г.
Не знаю, какая сила нас сюда привела, но ощущение такое, словно я попал на самый край земли, на какой-то далекий остров, затерявшийся в туманных северных морях. Этот странный здоровенный мужик, с седыми усами, оказывается, бывший участковый. Он сам сказал, да и я вспомнил, что он был тогда среди других милиционеров. Что он сейчас здесь делает?
Темные потрескавшиеся стены, старая мебель, клочья паутины на запыленных абажурах светильников… Как этот дом нашел наш начальник? Решил, наверное, пошутить над нами, извращенец хренов! Но мне сдается, он и сам не ожидал здесь такое увидеть: лицо у него какое-то растерянное было. А душа-то у меня успокоилась! Впервые за все это время.
Торжественный ужин в честь приезда напоминает поминки. Кажется, в тот день где-то здесь стояла елка. Господи! Да вон она, в темном углу, с облетевшими иголками, поблескивает игрушками. Но прошло столько лет! ЕЕ ЧТО, НИКТО С ТЕХ ПОР НЕ УБИРАЛ?!
Да нет, этого просто не может быть. Просто… просто тут, наверное, еще кто-то отмечал Новый год. Вот и все объяснение.
Участковый расселил нас по комнатам. Смешно, но я заранее знаю, какая мне достанется. Скрипит лестница, ругаясь, что ее разбудили посреди ночи. Второй этаж – направо, и передо мной распахнулась дверь комнаты ТОЙ ДЕВОЧКИ. Сердце словно стиснула костлявая рука, и я стиснул зубы, чтобы не закричать. Передо мной был тот самый шкаф, где я просидел столько времени.
Андрей Андреевич желает мне спокойной ночи и уходит. Лестница опять ворчит и постепенно затихает. Запираю дверь изнутри, тушу свет и, не раздеваясь, ложусь на кровать. Спать не хочется. Встаю, подхожу к окну. Во дворе промелькнула какая-то тень. По-моему, какая-то крупная собака.
Поднимаю глаза и смотрю на крупинки звезд, переливающиеся разноцветными огнями. Наверное, так же смотрела на небо и та девочка, мечтая о новогодних чудесах. Опять ложусь и смотрю в потолок, на голубые квадраты, нарисованные луной. В соседнюю комнату поселили Петрову. Она тоже не спит, и мне слышно, как Ксения ворочается и кашляет.
Тишина. Она постепенно наполняет роковую комнату неземным звоном. Я явственно ощущаю, как вибрирует воздух, из последних сил сопротивляясь звенящей пустоте. Что-то прошелестело, как будто пролетела большая невидимая бабочка. Меня бросило в пот.
Шкаф! Там кто-то есть! Весь превращаюсь в слух и приподнимаюсь на локтях. Если мне не изменяет зрение, дверка чуть-чуть приоткрылась. Чувствую, что мой мочевой пузырь готов избавиться от лишней жидкости. А может, мне показалось? Затаил дыхание, боюсь шевельнуться. Тишину нарушает только стук моего собственного сердца. Возник еще какой-то звук – тихий, невнятный, идущий словно из-под земли. Готов поставить свою годовую зарплату, что это стон! Словно сам дом, жалуясь на одиночество, старость и усталость, издает эти унылые и протяжные звуки.
Неожиданно дверка шкафа, скрипнув, приоткрылась еще больше и вдруг со стуком захлопнулась. Сердце рванулось куда-то к глотке, и в тот же момент я почувствовал чье-то прикосновение. Волосы на голове медленно зашевелились, руки заледенели. С виска медленно скатилась капелька пота. Шея онемела, и я страшным усилием воли начинаю поворачиваться всем телом, еле сдерживая рвущийся из груди крик. Вижу ЕЕ, и ужас раздирает меня на части, я кричу изо всех сил, но горло перехватывает, и наружу вырывается лишь судорожное сдавленное хрипенье. Боже, ОНА смеется, просто заливается! И это немного приводит меня в себя.
– Максим, неужели я такая страшная? Ты не наделал случайно в штаны? – Голос девочки звучит как серебряный колокольчик, но черные пустые глаза смотрят куда-то сквозь меня.
– Ты умерла, – мой каркающий шепот, кажется, принадлежит другому человеку.
– Как же я могу с тобой разговаривать, если я умерла? – ОНА приближается, и я тону в ее глазах. – Потрогай меня.
Она нежно берет мою руку и прикасается ею к своей щеке. Безбрежный холод заползает в меня, как толстая змея.
– Я знаю, ты мне снишься, – приходит неожиданно на ум. Она слышит мое мысленное обращение и счастливо улыбается:
– Нет, это не сон, – Девочка не произносит ни слова, но я ее тоже слышу. – Нам не нужно говорить, чтобы слышать друг друга, Максим, – звучит у меня в голове.
ОНА приглашает пройтись, я поднимаюсь с кровати и, как зомби, покорно иду следом за НЕЙ. С этой минуты нас связывает невидимая нить.
Деревня Чертовка, Воронежская область, «Алексеевский хутор»,
осень 2000 г. – декабрь 2000 г.,
Борис
До поры до времени дела с сельским хозяйством у нас шли хорошо – нам удалось собрать неплохой урожай подсолнечника. Часть мы сдали перекупщикам, часть – на маслозавод, в обмен на масло, которое также удалось реализовать по выгодной цене.
Разбирая подвал, я находил множество старых предметов: репродукции картин, позеленевшие подсвечники, громоздкие облезлые чемоданы и много чего еще. В груде мусора я нашел даже старую инвалидную коляску. Вспомнилась статья, где описывался седой инвалид, жуткий сон (а сон ли это был?!)
Мне стало не по себе. Я сел в коляску, и словно ток прошел по всему моему телу. Я вытащил ее из подвала и, дурачась, стал раскатывать на ней по всему дому. Елена укоризненно покачала головой и сделала мне какое-то замечание. Неожиданно для себя и особенно для нее я ответил грубостью.
Я не хотел признаваться себе, но что-то надломилось в наших отношениях. Совершенно без каких-либо явных причин меня стали раздражать те единственные люди, которых я так любил, – жена и дочка. Мне не нравилась еда, которую готовила Лена, меня бесил их смех. У меня вызывала отвращение их манера одеваться, и меня просто выводила из себя необходимость вставать рано утром и отвозить нашу девочку на занятия в Алексеевку. А уж забирать потом обратно и подавно!