– Как Эльвира? – машинально буркнул Вадим.
– Отлично, – не смутился Фельдман, – Тебя не вспоминает. Цветет, пахнет, поправилась, но это правильно, большому кораблю, как говорится – большую кораблиху, – Фельдман гордо расправил плечи. Потом подумал, сник и махнул рукой, – Скандалы, упреки, обвинения, квартальные циклы. Предлагаю отметить нашу встречу.
– А что такое квартальные циклы? – спросил Вадим.
Фельдман с сомнением покосился на Лизу в кресле, которой тоже стало интересно, поманил Вадима, шепнул на ухо:
– Раз в три месяца ей хочется секса…
Вадим засмеялся.
– Так не честно, – надула губки Лиза.
– Хорошо, давайте обмоем нашу встречу, – он вспомнил, что общество делится на обывателей и обмывателей, извлек из пакета российский коньяк.
Фельдман посмотрел на него с каким-то мистическим ужасом.
– Дареному коньяку на звезды не смотрят, – на всякий случай сказал Вадим.
– Смотрят, – Фельдман твердой поступью направился к бару из игристого непроницаемого стекла, выставил невероятной стоимости джин, загремел посудой. Вопросительно глянул на Лизу, – Дама предпочитает что-то менее огненное?
Лиза не успела открыть рот.
– Дама – медсестра, – сказал Вадим.
– Отлично, – заключил Павел, – Будем пить джин, чистого спирта, к сожалению, не держим, – он выдвинул ящик стола, заглянул в шкаф, пожал плечами, – Странно, не может быть, чтобы на земле кончилась вся закуска.
Закуска нашлась, секретарша Эльдара вкатила сервировочный столик, украшенный глянцевыми фруктами, ломтиками лососины из вакуумной упаковки и какой-то сморщенной субстанцией, похожей на сушеную медузу. Оказалось, что трюфель.
– Клиент подвез, – пояснил Фельдман, – Из Китайской Народно-Демографическрой республики. Не образец жанра, но тем не менее. Главное, что закуска находится в гармонии с выпивкой.
– Вы такой гостеприимный, – похвалила Лиза.
– Просто выдержка хорошая, – объяснил Фельдман, – Ладно, – он со вздохом посмотрел на часы, – Опять не явлюсь домой вовремя. Что поделать, мы с раннего детства и до старости вынуждены оправдываться перед какой-нибудь женщиной, почему не явились вовремя домой.
– Строгая? – посочувствовала Лиза.
– Он знает, – кивнул на Вадима Павел, – Восемнадцать лет назад у нас с Вадимом состоялось, так сказать, социалистической соревнование. С перевесом в один рубль победил ваш покорный слуга. Но сегодня мы просто выпьем.
Вадим молчал. Терпеливо вытянул одну рюмку, вторую, третью. Должен ведь Павел рано или поздно перейти к делу.
– Эльдара, душечка, – припал к аппарату с громкой связью Фельдман, – На сегодня, пожалуй, достаточно, прием закончен. Идите, а я с гостями разберусь. Приятных снов.
– Ты их еще не путаешь? – съязвил Вадим, – Эльдара, Эльвира…
Павел гордо промолчал. С чувством закусил рыбкой, откинул голову на спинку дивана, впал в медитацию.
– Ты считаешь, у нас в запасе вечность? – не выдержал Вадим.
– Насчет вечности, – очнулся Фельдман, – Анекдот. Святые нежатся на небесах под райским яблочком. Откуда ни возьмись мужик – нервный, дерганый, полез на дерево, срывает яблоки, лихорадочно надкусывает. «Мужчина, зачем вы так торопитесь?» – говорят святые, – «У вас вся вечность впереди». – «Это у вас вся вечность», – отмахивается мужик, – «А меня сейчас опять в реанимацию повезут».
– Вот именно, – хмыкнул Вадим.
– Хорошо, – Павел вскочил, сделал страшное лицо и кружок вокруг Лизы, которая при этом чуть не вывихнула шею, – Что мне удалось узнать в процессе самообразования за прошедшие сутки. Урбанович Серафим Давыдович – заслуженный деятель искусств, всемирно известный режиссер. Начинал в театре, ставил Константина Симонова вперемешку с Чеховым и Бомарше. Неизменный успех у зрителей и чиновников от культуры. Оригинальные интерпретации классиков. Выжил в небезызвестной «борьбе с космополитами», сохранив достоинство и работу. Стал в один ряд с признанными творцами сценических метафор, такими как Всеволод Мейерхольд, Джорджо Стрелер, а позднее – Юрий Любимов. Жесткая эстетика, мир фантасмагорических масок. А ведь ему еще и тридцати не было! В пятидесятых годах решил поработать в кино, где в это время плодотворно трудились Эйзенштейн, Пудовкин, Козинцев, Трауберг, Хейфиц, Райзман. И снова бешеный успех – трилогия «Красный лес» с Михаилом Пожаровым и Любовью Орловской, в которой он выступил режиссером и сыграл небольшую роль красного партизана, стала первым в стране блокбастером. Один из первых в Союзе сделался выездным, в начале шестидесятых смелая по тем временам картина «Бег по ночной Москве» номинировалась в Лос-Анджелесе на Оскара и с блеском его отхватила, но гордая советская общественность эту «подачку» с презрением отвергла, награда не нашла героя, картину положили на полку, а смелому режиссеру посоветовали поумерить прыть. Но званий и работы не лишили – невзирая на град критики, обвиняющей Урбановича в недооценке роли партии, в упаднической меланхолии, принижении человека труда, недостаточном понимании советской действительности. Он был одним из немногих деятелей в стране, которому многое прощалось… – Фельдман сделал выразительную паузу, обвел глазами аудиторию, – Не будем перечислять все, что сотворил этот человек, остановимся лишь на некоторых вещах. В конце шестидесятых вся страна умирала от хохота на его очередном шедевре «Столоначальник» – фильме о бюрократах, хапугах и тунеядцах… Хм, – отступил от сути вопроса Фельдман, – Тема актуальна и по сей день. Каждый чиновник, вступая в должность, обязан принести клятву бюрократа. Так вот. Но мало кто в стране был в курсе, что параллельно со «Столоначальником» Урбанович снимал еще одну картину, которая впоследствии получила кучу восторженных отзывов на закрытых «элитарных» просмотрах и… благополучно улеглась на полку в архиве Госфильмофонда. Картина называлась «Мой брат Леонард», – Фельдман с интересом уставился на Вадима. Тот почувствовал неприятный озноб.
– Одно из имен Дьявола…
– В точку, – согласился Фельдман, – Прекрасный напряженно-психологический фильм. Смотрел вчера ночью, скачав из Интернета… Простой лаборант заключает сделку с Дьяволом. Бррр… – Фельдман передернул плечами, – чувствуется, что фильм создавал человек, не понаслышке знакомый с темой. Сюжет безумен: на человека валится заоблачное счастье во всех его многогранных проявлениях – любовь, деньги, почет, любимая работа… и через год им успешно овладевает мания преследования. Он боится выходить из дома, боится включать свет, открывать воду – форменно сходит с ума. В итоге он решает покончить жизнь самоубийством, но не тут-то было – подписал так подписал. Выпивает яд – не пробирает, прыгает с моста – руки сами гребут к берегу, стреляется – осечка за осечкой. Тогда приходит закономерная мысль: а не бог ли я? Ну, и в том духе. А Бог и Дьявол – понятия хоть и одного порядка, но несколько разнополярные, в общем… закончил жизнь трагически, добившись своего. Помнил, стало быть, Урбанович, свое военное приключение, боялся. Сознание рисовало готические картины. Боялся собственных успехов. Тонкая чувствительная натура. Год спустя, при попустительстве озадаченных чиновников, он делает еще одну картину для «закрытого просмотра» – метания человека, живущего двойной жизнью и пытающегося придушить разрушающее третье «я». Картину растиражировали в нескольких копиях, показали как-то украдкой и быстренько свернули это дело – одновременно вышел новый ура-патриотический блокбастер Урбановича «Черный меридиан», на который народ валил, как на колбасу… В общем, было бы странно, не появись у режиссера, столько глубоко влезшего в психику человека, проблемы с этой самой психикой. Депрессия, натяги с окружающими, маниакально-депрессивный психоз – в начале 83-го Урбановича помещают в закрытую клинику, где он благополучно отдыхает полгода, избавляясь от назойливых «комплексов». Крепкий организм и насмешливый взгляд на мир в итоге одолели болезнь…