Как в воду глядел. То, что внук – развращенный, избалованный ленивец, было видно невооруженным глазом. Худой, с невероятно подвижным лицом, в зачумленной футболке, мятых джинсах, кедах без шнурков с вывернутыми языками. Девица еще краше: костлявая, как смерть, нечесаная, короткие косички в форме рожек, маечка насилу прикрывала скромные интимные детали. Миловидное (если отвлечься от остального) личико пикантно украшали пигментные пятна, на что немедленно среагировал Фельдман (какой гламурненький, дескать, ослик – в пятнышках). Худые ноги-спички венчала юбка-коротышка, которая девицу очень раздражала. Молодежь взбежала на крыльцо, уперлась в охранника, принялась возмущаться. Особо старалась девица, которая вообще вела себя бестактно. Охраннику было плевать, он выполнял свою работу. Спустись с парашютом святой Себастьян, он и его бы обыскал. Внучок демонстративно сплюнул, что-то прошептал девице на ухо. Та прыснула, в итоге подчинилась, охранник невозмутимо ее ощупывал, девчонка хохотала, как подорванная. Охранник завершил процедуру, посторонился. Молодежь ворвалась в дом…
Старик был прав, внучок переживал перманентный финансовый крах. К тому же, его персоной заинтересовалась полиция – в связи с арестом мелкого драг-дилера в одном из заведений Магдебурга, которому очень не хотелось париться в кутузке, и он с энтузиазмом сдавал приятелей. Внучок хотел разжиться энной суммой и укатить на время с глаз долой – в Марсель, например. В отпуск, так сказать. Об этом, сдерживая слезы, шепотом поведала Полина Юрьевна.
– В отпуск надо брать телок покрупнее, – рассудительно изрек Фельдман, – От них тень больше… Господи правый, ты посмотри, Вадим, как они тут крыльями размахались. А девица-то куда лезет?
Развалившись в кресле, они угрюмо наблюдали, как не понимающий русского языка (взрастили явно не в семье) внук Александр возбужденно общается с бледнеющим дедом. Девица висла у приятеля на шее, потом ей это наскучило, она уселась на подоконник и стала критически разглядывать русских гостей. Особо теплых чувств те не вызвали, девица фыркнула, задрала нос. Старик пытался что-то втолковать непутевому родственнику, в ломаном немецком звучало слово «полиция», но общались они на разных языках: внучок ругался, старик бледнел. Потом он бросил несколько отрывистых слов, побрел наверх. Внучок махнул своей спутнице, пристроился в хвост. Девица слезла с подоконника, блеснув трусиками, устремилась за парнем, едва не сбив стекающую с лестницы Клару Леопольдовну.
– Хольгер, проконтролируйте мужчин, – попросила Полина Юрьевна, присаживаясь рядом с гостями, – Они опять разругаются, и Анатолию Павловичу придется вкалывать сердечное… – она проводила слезящимися глазами уходящего Хольгера, потрясенно покачала головой, – И кого воспитали на свою голову… эгоист, бессовестный, бессердечный паршивец… Laffe… Schurke… – она непроизвольно переводила свои же слова на немецкий, – Где он находит этих вульгарных девиц… А это, говорит, Гертруда, бабушка, познакомься, она мне как сестра, мы переспали всего пару раз, ха-ха… И как хватает совести такое говорить?
– Неприятно, Полина Юрьевна, – сочувствовал Павел, – Мне кажется, в ваших родственных отношениях наметилась какая-то напряженность…
Клиника процветала. Наверху что-то упало, покатилось. Взвизгнула девица. Закричал мужчина.
Вот это да, – оценил Фельдман, – У нашей девочки, кажется, выпали молочные зубки.
– О, Мадонна… – подалась вперед Полина Юрьевна, – Только это не это. Почему он не хочет дать денег этому паршивцу и выставить за порог?
– Точно, – хлопнул себя по лбу Фельдман, – А я, дубина, не могу понять, что в них не так. Ломка после вчерашнего! Заносит уже не по-детски! А что будет дальше?
Не закончив, он выбрался из кресла, отправился к лестнице. Бросать приятеля в интересном положении было не по-товарищески. В глубине галереи их вниманию предстала безобразная сцена. Валялся фигуристой формы горшок с искусственными пионами. Старик стоял, бледный, как мел, держался за стену. Видно, наслушался. Прислонясь к перилам, позевывала «красотка» Гертруда. Верный Хольгер пытался встрять в переговорный процесс, поумерить запросы внучонка – преданность хозяину позволяла принимать меры. Александру, не понравилось, он оставил деда в покое и начал распускать руки. Толкал Хольгера к лестнице. При этом злобно шипел, выхаркивал ругательства. Хольгер не решался ударить парня, пятился к лестнице, озирался, чтобы не оступиться. Запнулся о ковровую дорожку, устоял. Шатнулся от резкого толчка в грудь. Похабно хрюкнула девица.
– Как мне надоели эти фрикции, боже правый… – процедил Фельдман, сжав кулаки. Он схватил маленького мерзавца за грудки, отшвырнул от Хольгера, которому до лестницы оставалось полтора шага. Замешкался, не решаясь бить в рыло. Промедление оказалось пагубным. Внучок вырвался, закукарекал, махнул кулачком у Фельдмана под носом! Тот играючи вывернул парню руку. Девица оказалась самонаводящейся ракетой! Вадим и глазом не моргнул, она спорхнула с перил, помчалась приятелю на выручку… Все происходило как-то быстро и по-идиотски, он не успевал реагировать. Избивать женщин Фельдмана не обучали: он не устоял, упал. Впрочем, точно подмечено: факт, что вы упали, не имеет значения, если, поднимаясь, вы успели подхватить какую-нибудь ценную вещицу. Подхватил он край ковровой дорожки, дернул со всей злости. Номер вышел просто блеск. Наркоманы покатились по полу, и на этом организованное сопротивление было сломлено. Фельдман заломал Александра, Вадим – Гертруду, та плевалась, билась всеми конечностями, включая голову, пыталась царапаться. До избиения граждан «дружественного» государства дело не дошло, хотя соблазн был велик. Буйную молодежь откантовали в холл, Фельдман что-то бормотал про зажигательные аборигенские пляски, про то, что пора кончать эту травматологию. А в холле их уже поджидал наряд полиции, которую перепуганная Клара Леопольдовна вызвала после падения горшка с пионами. Полиция в этой стране не имела дурной привычки приезжать через сутки после вызова…
– Ситуация выходит из-под контроля, – успел шепнуть Фельдман прежде чем участников потасовки накрыла цепкая длань закона.
– Многовато посторонних в доме, – отозвался Вадим.
Закон был суров, но справедлив. Работники полиции в черной щеголеватой форме произвели на буйных наркоманов неизгладимое впечатление. Оба сделались, как шелковые. Старший полицейский отрекомендовался лейтенантом Францем Моузе, деловито взял инициативу. У посторонних проверили документы, осмотрели и прощупали визы, произвели тщательный фейс-контроль. Прослушали все «за» и «против». Лейтенант Моузе с важным видом кивнул, посочувствовал Басардину, который нашел в себе силы спуститься и дать требуемые показания, затем скрестил на груди руки и впился пронзительным взором в виновников торжества. Александр пытался что-то сказать. Гертруда пряталась за приятеля и глупо улыбалась. Полицейский наряд, к их счастью, не знал, что данными щенками уже интересуются. А лезть в базу посчитали излишним. Обычные семейные склоки. Полноватый сержант, удобно разместившись на диване, сочинял протокол. Старик соорудил скорбную мину, взял лейтенанта Моузе под руку, отвел в угол. Начал что-то грустно излагать, временами обращая взор то на гостей, то на приунывших «молодых». Лейтенант сочувственно кивал – видно, в здешних краях Басардин пользовался уважением не только «мирных» граждан.