Меня тошнило. Несмотря на то, что после посещения туалета в ресторане желудок был абсолютно пуст. Возьми я в рот хоть кусочек, меня бы тут же вырвало снова. Может, немного вина удержится в желудке? Я решила проверить это. Вылила в бокал остатки из открытой бутылки шардонне и сделала несколько жадных глотков.
Мысли теснились у меня в голове, ударяясь одна о другую. В какой момент я совершила ошибку?
Мы с Томом так много разговаривали в первый год, когда стали жить вместе. Я знала, что, несмотря на университетское образование, он бунтарь, и именно за это его любила. Любила? А любила ли я его вообще?
Шардонне начинало действовать. Боль сжала виски, угрожая хорошо знакомой мигренью. Это меня не пугало. Головная боль сейчас не проблема, от нее легко избавят таблетки. Но что спасет меня от опустошенности? Здесь нужно что-то другое. Может, если я приберу комнату, в душе у меня тоже восстановится порядок? Воспользовавшись мылом, моющими средствами, тряпками, веником, совком и пылесосом, я через пару часов навела повсюду стерильную чистоту. А заодно уничтожила последние следы пребывания Тома. Рычание пылесоса и грохот передвигаемой мебели меня не смущали. Если бы кто-то из соседей вздумал пожаловаться на шум, я не поручилась бы за последствия. Видимо, они догадались об этом, потому что в дверь никто не позвонил.
При виде каждого нового свидетельства нашей совместной жизни я злилась все больше. Счета придется оплатить, заказы столиков в ресторане — отменить, сантехнику — позвонить, собрания жильцов — посещать. Том плевал на все это, так что бытовые проблемы плавно переходили на страницы моего ежедневника. Теперь он станет моим спутником жизни? Тем, на кого можно во всем положиться. Единственным, с кем и в горе, и в радости…
За прикроватным столиком Тома я нашла дневник, зажатый между ножкой столика и стеной. Том признавался, что иногда записывал туда случившееся за день, не вдаваясь в подробности и не философствуя. Мне и в голову не приходило заглянуть в него — ведь это касалось личной жизни Тома. Причем я была твердо уверена, что в дневнике нет ничего такого, о чем я бы не знала. Он все эти годы лежал рядом со мной, пока я спала невинным сном младенца, свято веря, что у меня — у нас — все в порядке. Я не прикасалась к нему. Теперь же, проклиная себя за наивность и доверчивость, я раскрыла дневник. Может, на его страницах я найду объяснение поведения Тома в ресторане?
Сев на край постели, я просмотрела записи, сделанные два дня назад. Правда ошеломила меня, как ледяная волна, захлестнувшая гребца в утлой лодчонке. Слова расплывались перед глазами. «В смятении. Не знаю, что делать… Не понимаю, что чувствую… Должен найти выход…» И наконец: «Думаю о X. Катастрофа. Необходимо поговорить с Эрикой».
Другая! Я похолодела. Сердце стиснула боль. Комната перед глазами завертелась. Том, мой Том, обманывал меня! У него была… есть другая женщина, другая жизнь, другие мысли, о которых я даже не подозревала. С глаз моих словно упала пелена. Том скрывал от меня правду, лгал мне, а я ничего не замечала. Только в ресторане я вдруг вспомнила, что мы давно уже не говорили по душам, сидя в обнимку на диване. Значит, его предложение «временно расстаться» — тоже ложь. У него есть другая женщина, он хочет уйти навсегда, бросить меня.
Я поняла, что не смогу бороться за того, кто выбросил меня, как ненужную вещь. И не вынесу одиночества. Том так нервничал, собирая вещи, что забыл свой дневник. Но это меня не утешало. Ведь тапочки он взять не забыл.
Озноб сменился жаром, дневник жег мне руки. Я отбросила его в сторону и вышла на балкон. Сентябрьская ночь была теплой даже в четыре утра. Наши цветы на балконе — белые и розовые маргаритки — все еще цвели, несмотря на осень. От них даже пахло зеленью — очень успокаивающе. Я облокотилась о перила и глубоко вздохнула.
И тут почувствовала, что я не одна и за мной наблюдают. Подняв глаза, увидела Малькольма. Видимо, ему тоже не спалось. Малькольм — это наш сосед, он жил двумя этажами выше в угловой квартире, так что мы прекрасно видели друг друга с балкона. Малькольм перехватил мой взгляд, но не помахал мне. Просто стоял и смотрел. Он всегда ведет себя так при встрече. Стоит и смотрит. Несколько секунд мы не сводили друг с друга глаз, словно связанные невидимой нитью, потом Малькольм разорвал ее: ушел с балкона и захлопнул дверь.
Малькольма считали кем-то вроде юродивого. Его не признали настолько серьезно больным, чтобы назначить особое лечение или запереть в психушке, но вместе с тем и нормальным он не был. У него было полно фобий. Кое-какие он придумал сам, чтобы жизнь не казалась такой скучной. Например, всегда надевал резиновые перчатки, открывая и закрывая дверь, но снимал их при встрече с соседями. Еще ему нравилось вставать на одну ступеньку лицом вперед, а на следующую — спиной, так что со стороны это выглядело как безумный менуэт.
Пару месяцев назад соседи снизу обнаружили на потолке влажные пятна и спросили Малькольма, не протекают ли у него трубы. Он это отрицал, но, поскольку пятна не исчезали, соседи потребовали, чтобы комиссия проверила его квартиру. Там обнаружили комнату, до потолка забитую мешками с мусором, тогда как все остальные помещения блистали чистотой.
Малькольм просто-напросто устроил в этой комнате личную помойку и ставил туда черные пластиковые аккуратно завязанные мешки с мусором, один на другой. Когда открывалась дверь, в нос бил мерзкий запах, ибо содержимое мешков постепенно гнило и разлагалось. Оттого и появились пятна на потолке у соседей.
Квартиру продезинфицировали на средства коммуны, но Малькольм продолжал жить так же, как раньше, сочетая стерильную чистоту квартиры с помойкой в одной из комнат. Новое медицинское обследование опять не усмотрело в этом болезни, так что, вероятно, через какое-то время на потолке у соседей снова появятся пятна.
Как-то раз, сортируя мусор на пластиковые и бумажные отходы и пытаясь втиснуть мешки в переполненные контейнеры, я подумала, что Малькольм нашел идеальное решение проблемы, предоставив государству заняться его помоями и вернуть таким образом уплаченные налоги. Подобная изобретательность внушала уважение, поэтому я всегда приветливо здоровалась с Малькольмом на лестнице, если, конечно, он не стоял ко мне спиной. Он столь же радостно отвечал на мое приветствие, но при этом полностью игнорировал Тома, видимо, чувствуя, что тот недолюбливает людей со странностями, которые мешают нормальной и здоровой жизни.
Малькольм, очевидно, отправился спать, и я решила сделать то же самое. Теплые стены спальни радушно приняли меня. Плюшевый мишка грустно смотрел с подушки. Я рухнула в кровать и через секунду погрузилась в болезненное состояние, которое врачи при других обстоятельствах назвали бы сном.
Я проснулась через час — вся в поту. Промокло все: подушка, одеяло, матрас, белье, в котором я легла, сняв только брюки и блузку. Я худая, как скелет, поэтому постоянно мерзну. Может, это послужит утешением женщинам, воспринимающим как личное оскорбление мою способность есть все, что угодно, не опасаясь набрать лишний вес.
Температурный баланс обычно устанавливался ночью, когда я всем телом прижималась к живительному теплу Тома.