Джон Изидор, телевизор которого наполнял жилую комнату отчаянными воплями, считался одним из таких существ. Сам он тем временем брился в ванной комнате.
Он забрел в эти места и в этот дом в самые первые дни после войны. В действительности в те злосчастные времена никто не помнил точно – что делал и почему? Целые народы, потревоженные войной, отправлялись странствовать, обустраивались на незанятых территориях, но через некоторое время срывались на поиски новых мест. В те далекие времена пыль выпадала нерегулярно и неравномерно. Некоторые страны даже не знали, что она такое, другие насытились ею по горло. Люди, единожды лишившись привычного места жительства, продвигались вперед с элементарной целью – уйти подальше от пыли.
Дж. Р. Изидор остался.
Динамик телевизора продолжал надрываться: «…в точности воссоздать безмятежность довоенных дней Южных Штатов! Либо как личная прислуга, либо как неутомимые рабочие руки, собранный по индивидуальному заказу гуманоидный робот – спроектирован специально для ваших уникальных запросов; для вас и только для вас! – передается вам сразу по прибытии совершенно бесплатно, полностью оснащен в соответствии с вашей спецификацией, которую вы заполнили на него перед отбытием с Земли. Преданный, надежный, безотказный спутник разделит с вами трудности во время удивительного, тяжелого, но дерзкого путешествия, на которое только способен отважиться человек; впервые в истории обеспечит…» – и далее в том же духе.
Заканчивая бриться, Джон Изидор подумал: а не опаздывает ли он на работу? У него не было собственных исправных часов; он ориентировался и зависел от телевизора, который передавал сигналы точного времени, но сегодня, очевидно, День Интеркосмических Горизонтов. Как бы то ни было, ТВ объявило, что сегодня пятая (или шестая?) годовщина Нью-Америки, главного американского поселения на Марсе. Из-за поломки телевизор Изидора принимал всего один канал, который правительство национализировало во время войны да так и оставило в своих руках. Изидор с большим напряжением слушал ТВ-программу колонизации, которую Вашингтон провозгласил единственным организатором освоения Солнечной системы.
– Итак, давайте выслушаем Мэгги Клюгман, – предложил ведущий ТВ-программы, но Джон Изидор хотел знать лишь одно – точное время. – …Совсем недавно эмигрировав на Марс, миссис Клюгман в интервью, записанном нами в Новом Нью-Йорке, сказала следующее… «Миссис Клюгман, в чем вы видите главное отличие между прежней жизнью на зараженной радиоактивной пылью Земле и новыми впечатлениями от Mapса, где для вас открылись самые фантастические перспективы?» – Последовала пауза, а затем женщина средних лет ответила усталым, слегка хрипловатым голосом: – «Думаю, что и я, и остальные члены нашей семьи прежде всего отметили бы чувство собственного достоинства». – «Достоинства, миссис Клюгман?» – переспросил комментатор. «Да, – произнесла миссис Клюгман, ныне жительница Нового Нью-Йорка. – Это непросто объяснить. Я хочу сказать, что иметь слугу, на которого можно положиться в наше нелегкое время… Я нахожу в этом утешение…» – «А пока вы жили на Земле, миссис Клюгман, в прежние времена, вы не испытывали страха, что вас классифицируют, гм, как специала?» – «О да, конечно, и я, и мой муж, мы буквально дрожали от страха! Но стоило нам эмигрировать, и все наши страхи рассеялись, надеюсь, навсегда».
Джон Изидор с горечью подумал, что его страхи и сомнения тоже рассеялись, а ему даже не пришлось эмигрировать. Его классифицировали как специала чуть больше года назад, и, в общем-то, не только из-за генетических изменений в организме. Хуже всего оказалось то, что он не смог справиться с тестом минимальных умственных способностей, и теперь его, попросту говоря, называли пустоголовым. Из-за чего над его головой сгустилось презрение сразу трех обитаемых планет.
И все же он продолжал жить. И продолжал работать – он водил фургон, который выезжал на вызовы и доставлял псевдоживотных в ремонтную мастерскую; служащие «клиники» Ван Несса для питомцев, включая непосредственного босса – Ганнибала Слоата, угрюмого грубоватого человека, относились к нему как к нормальному, за что Джон был им искренне благодарен. «Mors certa, vita incerta», [2] как время от времени повторял мистер Слоат. Изидор, хотя и слышал высказывание много раз, имел лишь самое туманное представление о смысле фразы. В конце концов, если пустоголовый начнет разбираться в латыни, он перестанет быть пустоголовым. Услышав от Изидора данное предположение, мистер Слоат охотно с ним согласился. Действительно, на Земле существовали настоящие придурки, тупость которых – в сравнении с тупостью Изидора – была бесконечной; они не работали, потому что не могли справиться даже с самыми элементарными заданиями, их содержали в специальных закрытых заведениях с ничего не значащими названиями типа «Американский институт специальных трудовых навыков». Но слово «специал» несло в себе двойной смысл, и по перевернутому названию – «Институт трудовых навыков специалов Америки» – всем сразу становилось ясно, кто обитает за стенами «института».
«…Ваш муж не чувствовал себя в безопасности, – монотонно вещал диктор ТВ, – даже когда приобрел и постоянно носил дорогой, топорно сработанный свинцовый гульфик, якобы защищающий от радиации. Так, миссис Клюгман?» – «Мой муж…» – начала отвечать миссис Клюгман, но в этот момент Изидор, покончив с бритьем, вернулся в жилую комнату и выключил телевизор.
Тишина обрушилась на него со стен и с мебели, ударила его всей своей жуткой мощью, как будто нагнетаемая гигантским двигателем, вырабатывающим тишину. Она поднималась вверх от серой ковровой дорожки, закрывавшей – от стены до стены – весь пол. Тишина высвобождалась также из поломанных, полностью или частично, кухонных агрегатов, скончавшихся задолго до появления Изидора в квартире. Она вытекала наружу из бесполезных настенных светильников жилой комнаты и смешивалась с пустотой и бессловесными потоками самой себя, которые опускались с потолка, покрытого черными мушиными пятнышками. Короче говоря, тишина появлялась отовсюду, как будто являлась основной и единственной составляющей всех материальных предметов. Поэтому-то она яростно нападала не только на уши, но и на глаза; стоя напротив погасшего ТВ-экрана, Изидор ощущал тишину как нечто видимое и в своем роде живое существо. Живое! Он и прежде часто ощущал ее появление; вернее, она врывалась неожиданно и стремительно, она торопилась так, как будто промедление было смерти подобно. Тишина всего мира не могла совладать с собственной алчностью. Даже на мгновение. Даже одержав очередную победу.
И он с удивлением думал: а чувствует ли кто-нибудь из оставшихся на Земле людей пустоту всего мира так же сильно, как он? Или его страх – своеобразное биологическое удостоверение личности, вызванное уродством и бессмысленным перерождением сенсорного восприятия? «Интересный вопрос», – отметил для себя Изидор. Жаль только, не с кем обменяться наблюдениями. Он обитал внутри ветшающего и безмолвного здания с тысячью незаселенных квартир, которые, как и все составные части некогда жилого дома, превращались, день за днем, в беспорядочные руины. В конечном счете все внутренние помещения сольются воедино, превратятся в однородную безликую массу, которая заполнит их до самой крыши. После чего и сами брошенные здания преобразуются в бесформенную глыбу, которую похоронит под собой всепроникающая пыль. Но он может не опасаться будущего; он как пить дать умрет раньше комнаты, пораженной гнилостной болезнью, он не останется наедине с немой, вездесущей хозяйкой мира – тишиной.