— Мне нужно подумать над этим, — сказала она. — Что мы, собственно говоря, здесь делаем?
— Я нашел это место пару недель назад, — сказал Гарри, наклоняясь, чтобы включить магнитолу. Он нажал кнопку, раздалось шипение. — Мы находимся примерно в двадцати метрах от Моррелл Тор, самого высокого места на этих торфяниках. Я тогда пообещал себе, что обязательно приеду сюда и буду смотреть фейерверк.
Чокнутый. И ей нужно прекратить глупо улыбаться, этим она только поощряет его.
— Вы на три дня поторопились, — заметила она.
Он повернулся к ней, и его рука легла на спинку ее сиденья. Он был всего в нескольких сантиметрах от нее. Она чувствовала запах пива, которое он пил у Флетчеров.
— Я не был уверен, что через три дня вы будете рядом со мной, — сказал он. — Вы любите танцевать?
— Я… что?
— Танцевать. Ну, знаете, двигать телом в ритме музыки. Я специально выбрал эту песню.
Эви прислушалась.
— «Танцы в темноте», — тихо сказала она. — Моя мама любила это слушать. Куда вы?
Гарри вылез из машины и обошел ее. Потом открыл дверцу и предложил Эви руку.
Она покачала головой. Определенно чокнутый.
— Я не могу танцевать, Гарри. Вы же видели меня. Я едва передвигаюсь самостоятельно.
Как будто не слыша, он нагнулся и увеличил громкость. Потом взял Эви за руки и потянул из машины. Она уже открыла рот, чтобы сказать, что ничего не получится, что она сто лет не танцевала, что это закончится тем, что они растянутся на земле, как вдруг обнаружила, что он крепко держит ее за талию и они довольно легко преодолели последние метры проселочной колеи до каменной площадки. Он взял ее правую руку, а второй рукой продолжал обнимать ее за талию. Пиджак его распахнулся. Рука казалась ледяной. Крепко прижимая ее к себе, Гарри начал двигаться.
Старенькая кассетная магнитола, похоже, как-то искажала музыку, заставляя ударные звучать громче и настойчивее, чем ей это помнилось. И вообще, все это было нелепо и так громко, что должно было быть слышно даже в городе, но переживать по этому поводу было невозможно, как невозможно было думать о чем-то еще, кроме как о Гарри, который, танцуя так, будто был рожден специально для этого, придерживал ее и тихонько напевал ей на ухо.
Ветер бросил ее волосы ему в лицо. Он мотнул головой и повернулся, чтобы прикрыть Эви. Они все продолжали двигаться по твердому камню скалистого холма, раскачиваясь вперед и назад на четыре такта. А она-то думала, что больше уже никогда танцевать не будет…
— Поющий и танцующий священник, — прошептала она, когда почувствовала, что музыка заканчивается.
— И еще я был в университетской рок-группе, — сказал Гарри, когда вокал стал стихать и над торфяником поплыли звуки саксофона. — Мы играли там некоторые альбомы Спрингстина.
Затем затих и саксофон. Гарри отпустил ее ладонь и обнял Эви обеими руками. Щекой она ощущала тепло его шеи. Это было безумие. Она не могла вступать с ним ни в какие отношения, они оба это понимали, тем не менее стояли здесь, фактически на краю света, вцепившись друг в друга, как подростки.
— У меня был совершенно необычный день, — прошептал он, когда началась следующая мелодия.
— Хотите об этом поговорить? — выдавила она.
— Нет.
Она почувствовала мягкое щекочущее прикосновение на шее, чуть ниже уха, и невольно вздрогнула.
— Вы замерзли, — сказал он, выпрямляясь.
«Нет, не замерзла. Не отпускай меня».
Он отступил назад, одна рука опустилась, сейчас он поведет ее в машину. Она остановила его, положив ладонь ему на грудь.
— Мне не холодно, — сказала она. — Почему вы стали священником?
Какое-то мгновение он казался удивленным.
— Чтобы служить Господу, — ответил он, взглянув на нее сверху вниз, а потом подняв глаза к небу. — Дождь, что ли?
— Нет, — сказала она, качая головой, — Я хочу знать больше. Я хочу понять, что может заставить такого человека, как вы, стать священником.
Он по-прежнему улыбался, но в глазах появилась настороженность.
— Слишком много вопросов для первого свидания. И это совершенно точно дождь. Пойдемте обратно.
Эви позволила ему отвести себя к машине. Он открыл дверцу и придержал ее, пока она усаживалась.
— Вы же сказали, что это у нас не свидание, — заметила она, когда он тоже сел в машину и повернулся, чтобы поднять крышу.
— Я соврал, — пробормотал он, защелкивая складной верх и заводя двигатель. Потом он, похоже, передумал и снова заглушил его. — Я никогда не собирался становиться священником, — сказал он. — Я вырос в Ньюкасле, в рабочей семье, которая в церковь не ходила, и это мне просто никогда не приходило в голову. Но я был умным, получил стипендию для учебы в хорошей школе и встретился с очень яркими преподавателями. Моим любимым предметом была история, в частности история религии. Меня захватила организованная государственная религия, ее ритуалы, живопись, литература, символика — вообще все. В университете я проводил исследования по религии, а не по теологии.
Он замолчал. Эви ждала продолжения.
— Так что же случилось потом? — не выдержав, спросила она. — Наступило внезапное прозрение?
Его пальцы барабанили по рулю, ему явно было неловко обсуждать это.
— Вроде того, — наконец ответил он. — Люди постоянно твердили, что из меня выйдет хороший священник. И это всего лишь вопрос веры.
Дождь пошел ниоткуда, словно мелкими камешками тяжело застучал по мягкой крыше.
— А вы не верили? — спросила она.
Он провел рукой по волосам, завел двигатель, а потом опять выключил его.
— Я почти был там, — ответил он. — Я мог смело сказать себе, что верю во все отдельные части религии, но она оставалась для меня просто набором отдельных теорий. Глупо звучит, наверное?
— Я так не думаю, — сказала Эви, хотя это было не совсем так.
— И потом это случилось. Я… увидел связь.
— Связь?
— Да.
Двигатель снова заработал, Гарри сдал от нагромождения камней.
— И это пока все о моем внутреннем «я». Для одного вечера вполне достаточно, доктор Оливер. А сейчас пристегните ремень и приготовьтесь. Мы уезжаем.
Они ехали по торфяникам на такой скорости, что Эви жалела, что не верит в бога, которому могла бы сейчас помолиться за собственную безопасность. Она не смела даже заговорить с Гарри или сказать что-то такое, что могло бы отвлечь его от дороги. К тому же она только что вела себя до удивления нескромно. Как она может говорить себе, что их ничего не связывает, если она теперь знает, что его кожа пахнет лаймом и имбирем, и точно представляет себе, где именно на его груди находится та точка, куда достанут ее губы, если она прижмется к нему?