Тем не менее он знал, что она для него недоступна!
Накануне того дня, когда они должны были достичь Адена, он объявил привал раньше, чем обычно.
Медина удивленно посмотрела на него, и он объяснил:
— Завтра мы будем в Адене. Я хочу в последний раз насладиться бесконечностью пустыни и посмотреть, как На небе одна за одной загораются звезды.
Медина затаила дыхание, подумав, что ей самой очень хотелось разделить с ним красоту последнего вечера.
Это останется ей на память, когда он уедет.
В Адене, они расстанутся, а потом она вернется в Кану.
Там она снова спросит Селима Махана, нужно ли ей возвращаться в Англию или можно остаться с ним.
Она понимала, что с отъездом маркиза станет совсем одинокой, потому что, кроме отца, потеряет еще и сердце.
»Я люблю его… люблю!»— много раз повторяла она, сидя в темноте своей маленькой палатки.
Она смотрела на маркиза, когда тот этого не замечал, и думала, что он не просто самый красивый мужчина из всех, кого она когда-либо видела, но он еще и совсем особенный, не такой, как другие люди.
Он был настоящим аристократом и при этом отличался гибким умом и твердостью характера, что ей очень нравилось.
Она уважала его за самообладание и за то, что, даже теряя терпение, он никогда не позволял себе возвысить голос.
»Папа был бы от него в восторге», — говорила она себе и жалела, что не может сказать маркизу, что книга, которая, по его словам, его вдохновила и которую он всегда брал с собой в палатку, написана ее отцом.
Оазис, в котором они остановились, был еще романтичнее того, которым они наслаждались в первую ночь путешествия.
Здесь было больше пальм, колодец был глубже, а вода в нем — чище.
Даже верблюды казались довольными, когда всадники спешились и позволили животным лечь.
Маркиз и Медина разошлись по своим палаткам, которые Hyp поставил в стороне от остального каравана, в тени пальмовых деревьев.
Медина сняла бурнус.
Она встала возле последнего дерева, за которым снова начиналась пустыня, и посмотрела в ту сторону, где за горизонтом должен был находиться Аден.
Они поужинали, не дожидаясь захода солнца, которое медленно опускалось в багрово-золотое зарево позади невысоких гор.
К Медине подошел маркиз, и когда он встал рядом, она сказала:
— Здесь так красиво!
— Да, трудно будет все это забыть.
— А вы… хотите забыть? — спросила она.
Ему послышалась печаль в ее голосе.
— Я буду помнить этот день всю жизнь, — ответил маркиз, — и, конечно же, вас!
Он почувствовал, что она затрепетала при этих словах, и с тех пор, как они тронулись в путь, это был первый знак того, что он ей небезразличен.
Всего лишь легкий трепет.
И однако ему показалось, что эту дрожь он почувствовал так, словно она пробежала по его собственному телу, и в этот самый миг он понял, что любит Медину.
Он пытался побороть свои чувства.
Он пытался убедить себя в том, что сможет покинуть Аравию, вернуться на родину и без сожалений продолжить прежнюю жизнь.
Теперь ему пришлось признаться себе в том, что он не может расстаться с Мединой. Сердце его навсегда останется с ней.
Она не смотрела на него, не делала никаких движений, глаза ее были обращены вдаль.
Но точно так же, как он чувствовал ее, маркиз не сомневался: она чувствует его.
Он не двигался, но ощущал, что все его существо стремится к ней.
— Я хочу вам кое-что сообщить, — быстро проговорил он.
— Что же?
— Нечто такое, что должно вас удивить.
Она слушала, и он продолжал:
— Пока вы были без сознания и мне было нечем заняться, я велел Нуру принести мне статую, которую мы нашли в Марибе.
— Вы… остались ею довольны?
— Я ее очистил, — ответил маркиз. — И она не из бронзы, как мы подумали, когда я выкопал ее из земли.
— Не бронзовая? — переспросила Медина.
— Нет, она золотая!
Медина ахнула, и маркиз добавил:
— Надпись на ней, я думаю, докажет, что она из царской сокровищницы, и я уверен, наша находка окажется одной из самых замечательных вещей, какие были привезены из Аравии.
Медина испуганно вскрикнула и сказала:
— Теперь я понимаю, почему вы так спешите домой.
Если кто-нибудь узнает об этой статуе… вам не сносить головы!
— Это меня не тревожит, — ответил маркиз, — Меня больше заботит то, что по крайней мере половина статуи принадлежит вам, если не вся.
Медина рассмеялась:
— Вы очень щедры… Но она ваша. Вы ведь ее нашли.
— Но вы указали мне место.
Она промолчала, и он добавил:
— Теперь я понимаю, что должен благодарить вашего отца.
Медина резко обернулась к нему.
— М-моего… отца? — Она запнулась.
— Ума не приложу, почему вы мне не сказали, — продолжал маркиз, — что являетесь дочерью человека, чья книга значит для меня больше любой другой книги, какую я когда-нибудь читал.
— К-как вы узнали, кто я?
— Я понял, что вы женщина, когда поднял вас на руки, — спокойно сказал маркиз.
— Я… простите меня, но Селим считал, что я буду для вас лучшим проводником.
— И он не ошибся, — согласился маркиз. — Вы вели меня, учили и… вдохновляли.
Вновь он почувствовал, что она затрепетала, еще до того, как услышал тихое:
— Я очень рада.
— Но вы так и не ответили на мой вопрос, — настойчиво проговорил маркиз. — Как нам с вами разделить эту статую?
Она принадлежит нам обоим.
После недолгого молчания Медина сказала:
— Мне бы хотелось, чтобы вы поставили эту статую в своем доме в Англии.
— Я думаю, вы должны поехать и увидеть своими глазами, как она будет там смотреться.
Он наблюдал за ее лицом и знал, что она пытается понять, можно ли считать его слова приглашением. Потом она отчаянно произнесла:
— Я не хотела возвращаться в Англию… Но судя по всему, рано или поздно мне придется это сделать.
— Думаю, нам стоит вернуться домой вместе, — сказал маркиз.
Теперь она посмотрела на него с явным изумлением.
— Не хотите ли вы сказать, что… приглашаете меня в гости? — с трудом проговорила она.