Я покачал головой:
– Про вас могут подумать, что Россию не любите...
– Идиоты! Я как раз ее люблю больше, чем они. И жизнь готов отдать. И страдаю, что не было у нее тех победоносных войн... Ну, Суворов, хотя к нему отношение двоякое. Все-таки бил турок, а в ту эпохи турки были хуже, чем мы в Крымскую... И вообще все войны Суворов вел, если честно, несправедливые... Как бы теперь сказали, захватнические. Спасал царей! Боролся против прогресса в мире, даже в армии. Чего стоит его идиотское: пуля – дура, штык – молодец!.. Нет, я люблю Россию, но если у нее не было тех великих побед, то они будут!..
Пол слегка наклонился, я ухватился за спинку сидения. Земля встала под углом, приближалась пугающе быстро. Крохотные коробки танков вырастали, а игрушечные дома превратились в склады, ангары, приземистые укрепления. От горизонта до горизонта земля выглядела пугающе мертвой, изрытой, словно по ней палили из космических кораблей или же сюда высыпался рой тунгусских метеоритов.
Мои плечи сами по себе передернулись:
– Как на Луне!
– Велика Россия, – согласился Кречет. – В ней отыщутся не только лунные поля, но и черт знает что, а то и того больше... От полного безмолвия Заполярья до бамбуковых зарослей Приморья... И везде наши танковые армии ржавеют. Жаль, не успеваем продать к черту! Все-таки танки у нас самые мощные в мире. Танки – это танки...
Я сказал с горечью:
– Танки, танкисты... А для меня это слово значит совсем другое... И не только для меня.
– Что же? – полюбопытствовал Кречет.
– В городе Братске так называют... по крайней мере, в 80-х называли, солдат, что убегали из армии и прятались в канализационных трубах под городом. Даже в лютые зимы там можно некоторое время выжить... Часто можно было видеть, как тот или иной горожанин, покупает в булочной две буханки хлеба, одну по дороге бросает в люк, а другую несет домой. Так делал почти весь город. Для них слово «танкист» – это несчастный исхудалый солдатик с отчаянными глазами, который прячется под железной крышкой городской канализации. Иные прятались годами... Почти все постепенно умирали от холода и болезней.
Кречет нахмурился:
– Это что-то вовсе из легенд... Это какая же из газет придумала?
– Как раз газеты об этом и молчат. Это мой сын в армии попал под Братск. Солдаты рубили лес и пасли офицерских свиней. Когда в тайге удавалось изловить жука или кузнечика, их съедали с жадностью. Мой сын, который до армии весил восемьдесят, он в меня, крупный, там исхудал до пятидесяти. Когда не выдержал и сбежал... да-да, сбежал!.. его сняла с поезда железнодорожная милиция на станции Тайшет. И тут та проклятая милиция, которую не любим и которой не доверяем, срочно дозвонилась ко мне в Москву, рассказала в чем дело и посоветовала спешно приехать. Они, мол, обязаны передать военной комендатуре, но лучше бы в присутствии родителей... Моя жена срочно вылетела в Тайшет. Там уже сидел из военной комендатуры один и требовал беглеца. В милиции облегченно вздохнули, передали в присутствии матери беглеца, а ей отдали заключение врача, в каком состоянии солдат: переломан нос, ребра, истощен, в кровоподтеках... и шепотом посоветовали ни в коем случае не отдавать бумаги военным. Она позвонила мне, я побежал здесь в военную прокуратуру... Словом, был суд, часть расформировали. Офицеры плакали кровавыми слезами, ибо у них отбирали помещичьи угодья и крепостных!..
Кречет хмуро кивнул:
– Мерзавцы. Но, как видите, даже в то время правда торжествовала.
– Да, но на суд ушло девять месяцев. За это время я получил инфаркт, спустил на содержание в гостинице жены все деньги и влез в долги, а потом вдруг начал слепнуть. Врачи с удивлением сказали: рановато в вашем возрасте... Не было ли какого-нибудь продолжительного нервного напряжения?
Кречет старательно скрутил двойную фигу и поднес мне под нос:
– Как, видно?
– Мне сделали две операции, – сообщил я. – У Федорова. Я не только вашу фигу вижу, но и то, что за фигой.
– Что же?
– То, что вас ждет внизу.
* * *
Мы приземлились прямо посреди поля, так мне показалось, но едва охрана повыпрыгивала из вертолета, на полной скорости подкатили два джипа. Из одного быстро выскочил, не дожидаясь, пока тот остановится, высокий и моложавый, но явно очень немолодой генерал.
Кречет выпрыгнул, генерал резко бросил руку к виску:
– Господин президент, во вверенной мне части...
Кречет рывком остановил, слегка обнял, сдавил ручищами плечи, посмотрел в глаза:
– Отставить. Я знаю, что у генерала Пивнева всегда все в порядке... Только, что у вас с головным убором?
Генерал с неудовольствием пожал плечами:
– Все в порядке. Чист. Кокарда на месте.
– Да нет, – проговорил Кречет, он впервые за дорогу улыбнулся. – Я привык, что размер фуражек зависит от уровня интеллекта. Чем меньше извилин, тем шире фуражка. Иные носят на головах целые сомбреро... А у вас прямо кепочка. Небось, уговаривали на нечто эдакое с футбольное поле?
– Было, – ответил генерал, он тоже улыбнулся, глаза чуть потеплели. – Спасибо, что замечаете и такие мелочи. Надеюсь, что и крупные наши беды не останутся без вашего высокого внимания.
– Ну, Николай Иванович, зачем так официально! Мы все-таки знакомы по службе давно.
Генерал ответил суховато:
– Я знал генерала Кречета, помню даже полковника Кречета. Хорошие были офицеры. Если бы не страшился быть заподозрены в лести, сказал бы даже, что очень хорошие. Но президента Кречета пока не знаю.
Кречет развел руками:
– Буду стараться, чтобы и президента вы могли назвать неплохим... даже в разговоре на кухне с приятелями. На ваше несчастье я еще и верховный главнокомандующий. А вы – командуете войсками «синих», если не ошибаюсь.
– Все-то вы замечаете, – повторил Пивнев. – Ровно в двенадцать?
– Да, по плану.
– Ну, верховный сможет все переменить в последний час.
– Да бросьте... Что это вы все морщитесь? Зубы болят?
Генерал сказал, морщась, глаза были как у затравленного зайца, хотя странно видеть заячьи глаза на крупном теле медведя:
– Я ни о чем не могу думать, кроме как об Афганистане, Чечне, Таджикистане... Мы так унижены, оплеваны, чувствуем себя по уши в дерьме, а эти чернозадые ликуют! Трубят о победе! А наша сволочная пресса, что так любит унижать свой народ, сама ползает на брюхе перед всем нерусским... пусть даже чеченским, только бы не русским... что она сделала, что она сотворила! Как оплевала все наше!
Кречет кивнул: