— Ты заключаешь мир с одной из сестер, чтобы объявить войну другой. Это что, всегда так? Мир не во имя чего-то, а против кого-то? Всякий раз засевая семена новой войны? Остается только спросить — зачем? Я-то знаю, тебе эта война безразлична. Тогда чего ради ты рискуешь головой, ввязываясь в схватку с самой Темной Феей?
— Нефритовый гоил, охранник их короля, — мой брат.
Казалось, только теперь, когда он вымолвил эти слова, они окончательно стали правдой.
Доннерсмарк потер свою увечную ногу.
— Я даже не знал, что у тебя есть брат. Впрочем, если подумать, я много чего о тебе не знаю. — Он посмотрел в окно. — Если бы не фея, мы бы выиграли эту войну.
Нет, не выиграли бы, — мысленно возразил Джекоб. — Потому что их король умеет воевать лучше вас всех, вместе взятых. Потому что мой отец научил их производить более совершенное оружие. Потому что они привлекли на свою сторону карликов. Потому что вы столетиями разжигали их гоильский гнев.
Друг все это прекрасно знает и без него. Но свалить вину на фею гораздо удобнее. Доннерсмарк встал и снова подошел к окну.
— Каждый вечер, после захода солнца, она выходит в Императорские сады. По приказу короля там предварительно все прочесывают, но их охрана не слишком усердствует. Все и так уверены, что уж с ней-то ничего не случится.
Он повернулся к Джекобу.
— А что, если брату твоему уже ничем не поможешь? Что, если он так и останется одним из них?
Да, Джекоб, что тогда?
— Одному из них твоя императрица отдает дочь в жены.
На это Доннерсмарк ничего не ответил. За дверью, в коридоре, послышались голоса. Доннерсмарк выждал, пока они стихнут.
— Как только стемнеет, я пришлю тебе двоих людей. Они проводят тебя в сады.
Хромая, он прошел к двери. Но на пороге снова остановился.
— Не помню, я тебе показывал? — Он погладил орден у себя на кителе: лучи звезды, расходящиеся вокруг печати императрицы. — Мне его пожаловали после того, как мы с тобой хрустальный башмачок нашли. После того, как ТЫ его нашел. — Он посмотрел Джекобу прямо в глаза. — Ты видишь, я в мундире. Полагаю, ты понимаешь, что это значит. Я знаю, ты такими словами бросаться не любишь, но я считаю себя твоим другом. И что бы ты там о Темной Фее ни разузнал… Все равно это равносильно самоубийству. Знаю, знаю, ты сумел сбежать от ее сестры и остался в живых. Но эта фея — она совсем другая. Поверь, ничего опаснее ты в жизни не встречал. Отправляйся лучше искать волшебные часы или дерево жизни… Конь-огонь, человек-лебедь — вон еще сколько всего. Поручи мне передать во дворце, что ты передумал. Подпиши мир. Смирись, как всем нам пришлось смириться.
В глазах его ясно читалось предостережение. И даже больше того — просьба.
Но Джекоб только головой покачал.
— Когда стемнеет, я буду здесь.
— Да уж ты-то будешь, — в сердцах бросил Доннерсмарк.
И неловко протиснулся в дверь.
Уже час, как стемнело, но в коридоре было тихо, и Джекоб всерьез начал опасаться, уж не решил ли Доннерсмарк на правах друга распорядиться его судьбой без его участия, когда наконец раздался стук в дверь. Но это были вовсе не императорские солдаты. Перед ним стояла женщина.
Джекоб едва ее узнал. На Лисе поверх рыжего платья было черное пальто, пышные волосы взметнулись в высокой прическе.
— Клара захотела увидеть его в последний раз. — Ее голос принес в комнату не свет вечерних улиц, а тьму леса, укромное тепло лисьей шубы. — Она уговорила карлика пойти с ней завтра на свадьбу. — Лиса смущенно огладила на себе пальто. — Ужасно смешной вид, правда?
Джекоб затащил ее в комнату и запер дверь.
— Почему ты ее не отговорила?
— Я? С какой стати?
Он дернулся, когда она коснулась его пораненной руки.
— Что случилось?
— Ничего.
— Клара сказала, ты хочешь найти Темную Фею. Джекоб! — Она обхватила ладонями его лицо. Такие узенькие ладони, все еще как у девочки.
— Нет, я уже пробовал. — Лиса чувствует, когда он врет, но на сей раз надо обмануть ее во что бы то ни стало. — Я видел Вилла. Ты была права. Все кончено.
Темно-карие глаза заглядывали ему прямо в сердце, но Джекоб из последних сил пытался там, в сердце, прикрыть правду шторкой любви. Он знал: многое он сможет себе простить, но эту потерянную любовь — никогда.
В дверь снова постучали.
— Джекоб Бесшабашный? — На пороге стояли двое солдат, совсем молоденькие, пожалуй, не старше Вилла.
Джекоб вытащил Лису за собой в коридор.
— Решили вот с Доннерсмарком сегодня напиться. Если хочешь пойти вместе с Кларой на свадьбу — ради Бога. Но лично я завтра еду в Шванштайн, первым же поездом.
Ну поверь же мне, Лиса! Умоляю!
Она поглядывала то на него, то на солдат. А фея наверняка уже в Императорских садах.
Нет, не поверила. Он по лицу видит. Да и с чего бы вдруг? Никто не знает его лучше, чем она. Даже он сам. Такая беззащитная в этих человеческих одежках, а ведь все равно потащится за ним. Что бы он ей ни сказал.
Идя вслед за солдатами к лифту, она не произнесла ни слова. Все еще гневается на него из-за жаворонковой воды. Он чувствует. А сейчас будет гневаться еще больше, ну и пусть, лишь бы жива осталась.
— Вид у тебя в этом пальто нисколько не смешной, — твердо сказал он, когда они дожидались лифта. — Наоборот, ты очень красива. Но лучше бы ты не приезжала.
— Этой женщине запрещено следовать за мной, — бросил он солдатам. — Один из вас останется с ней.
Лиса попыталась было превратиться, но Джекоб схватил ее за локоть. Кожа к коже, только так, тогда мех не вернется. Она отчаянно вырывалась, но Джекоб, не отпуская ее, сунул одному из солдат ключ от своей комнаты. Это был здоровенный детина, хоть и с лицом мальчишки, надо надеяться, он с ней справится.
— Следи, чтобы до завтрашнего утра она не выходила из номера, — приказал он. — И поосторожней с ней. Она оборотень.
Не сказать, чтобы последние слова привели солдата в восторг, однако он послушно кивнул и схватил Лису за руку. Больно видеть ее отчаяние, но куда больней будет потерять ее навсегда.
— Она убьет тебя! — Слезы любви, обиды и бессильной ярости стояли в ее глазах.
— Возможно, — отозвался Джекоб. — Но кому будет легче, если она убьет и тебя тоже?
Солдат потащил ее обратно в номер. Она сопротивлялась как дикий зверь, и у дверей едва не вырвалась.
— Джекоб! Не ходи!
Ее крик все еще стоял у него в ушах, когда он выходил из лифта в гостиничный холл. На секунду ему и впрямь захотелось вернуться — но только чтобы стереть ярость, страх и боль с ее измученного лица.