– Опять ничего, ничего! – печально пробормотал Хирам. – Возможно ль? Что случилось? Почему нет вестей? Где наш гонец? Что с ним? Его убили?
Ответа не было.
– Акка! – крикнул Хирам. На его зов явился молодой воин.
– Ты ничего не напутал, Акка, выполняя поручение?
– О нет, господин! Нашего гонца я своими руками отдал рабыне. А она отдала своего.
Хирам, похоже, задумался. Фульвия, которая из этих фраз не могла понять, о чем идет речь и кто такой этот таинственный гонец, которого можно передавать из рук в руки, с тревогой наблюдала за каждым движением своего спасителя. Хирам подошел к борту гемиолы и пытливо всмотрелся в ночную мглу, в сторону города. С трудом можно было различить бой больших барабанов, трубные звуки, издаваемые, по-видимому, слонами, крики людей, отчаянный лай собак.
Но взор Хирама был устремлен не на землю, а на небо, как будто оттуда он ожидал желанных вестей.
Немного постояв в молчании, Хирам вернулся к своему экипажу.
– Идите, отдыхайте! – сказал он. – Я останусь здесь, пободрствую. Кто знает, что может случиться?
Палуба опустела. На ней остались только молчаливый гортатор, Фульвия и Хирам. Усевшись на скамью гортатора, Хирам, опустив голову, о чем-то сосредоточенно думал.
– Ты забыл обо мне. Хирам! – наконец робко вымолвила Фульвия. касаясь нежной рукой плеча погруженного в печальные размышления воина. – Брат забыл о той, которую он когда-то называл своей сестрой там, далеко отсюда, в Италии, на полях несчастной Этрурии… Зачем вырвал ты меня из объятий смерти? Зачем подвергал себя ужасной опасности ради меня, простой девушки, дочери чуждой тебе страны?
Воин встрепенулся.
– Прости меня, сестра! – ласково произнес он. – Ты права: я на минутку забыл о тебе.
– Не извиняйся. Разве ты в долгу передо мной? Если бы не ты, я была бы уже в стране теней. Что было бы тогда с моей несчастной матерью?
– Как? И твоя мать здесь? В Карфагене? – встрепенулся Хирам. – Как вы обе попали сюда? Ведь я оставил вас там, в Этрурии, свободными, счастливыми, спокойными? Если бы я раньше знал, что ты здесь! У меня есть друзья. Я освободил бы тебя. Отсюда суда так часто ходят в Неаполису и Путтеоли, что я мог бы давно отправить тебя на родину.
– Значит… значит, ты здесь не ради меня? – с заметным привкусом горечи прозвучал голос девушки.
– Девочка ты моя! Да мог ли я знать, что ты здесь? Два гола провел я в изгнании и лишь вчера вернулся сюда. Только на площади я увидел и узнал, что ты осуждена и тебя принесут в жертву Ваалу-Молоху.
– Но… но почему же ты был там, на площади, с целым отрядом вон нов?
Этот вопрос Фульвии, казалось, поставил Хирама в затруднительное положение. Несколько мгновений он молчал и глядел в сторону смутно вырисовывавшихся в темноте циклопических стен города.
Карфагену опять грозит опасность: твоя родина готовится к новой, ужасной воине с моей родиной! – уклончиво сказал он. – Поэтому-то я бежал из ссылки и прибыл сюда Я с детских лет участвовал во всех войнах против римлян под знаменами великого Ганнибала. Я не мог оставаться вдали от родины, в бездействии. Правда, со мной, как и с Ганнибалом. Карфаген поступил не так, как было бы должно. Но в стенах этого города увидел я свет, здесь вечным сном покоятся мои предки. И я вернулся.
– Неужели же тебя, одного из прославленных военачальников Карфагена, сослали? За что?
– Меня возненавидел поличным причинам один из могущественных суфетов; и Совет Ста Четырех разделил его ненависть. Но ты, как ты попала сюда? Когда мы расстались, она была еще почти ребенком. А теперь…
– А теперь – я рабыня! – чуть слышно ответила девушка. – Война разорила наш благословенный край, мою родину. Отец отправил меня с матерью в Камы, к родственникам. Там однажды меня и многих других женщин предательски захватил в плен один из карфагенских кораблей, пришедший в Европу с товарами фабрик Карфагена. Меня продали сюда, в Карфаген… Это было два года назад.
– Бедняжка! Ты хоть иногда думала, вспоминала обо мне?
– Я? – страстно воскликнула девушка. – О, я все мечтала, что ты найдешь меня и вырвешь из рабства. Я вспоминала твои слова, искала тебя в толпе карфагенян. Но тебя нигде не было.
– Да, я был далеко отсюда. И я часто думал о тебе, Фульвия. Вспоминал ваш домик, где спасся от плена и смерти. песни, которые ты распевала, твой полудетский лепет…
Вдруг Хирам замолчал. Не обращая внимания на страстно прислушивающуюся к каждому слову девушку, он поднял голову и стал всматриваться в ночную тьму.
– Голубь! – воскликнул он, вскакивая. – Наконец-то! Хирам бросился на кос гемиолы, над которым уже вился, готовясь опуститься, белоснежный голубь. Через минуту птица была уже в руках Хирама. Это был прекрасный почтовый голубь, который спокойно и безбоязненно дался Хираму в руки.
– Сидон! Огня! -кричал гортатору Хирам, нежно целуя птицу в головку и гладя ее, как ребенка. – С письмом! Быстрее!
Гортатор принес глиняную лампадку. При ее свете Хирам развернул снятый с голубя кусок тонкого пергамента, на котором острой иглой были нацарапаны иероглифы.
Пробежав письмо, Хирам побледнел.
– О боги! – прошептал он дрожащими губами. – Я ее потерял! Через три дня она станет женой другого. Сидон! Можно ли вполне положиться на моих нумидийцев?
– На жизнь и на смерть, господин! Их выбирал я, – ответил гортатор уверенно и спокойно.
– Если даже… если даже я пошлю их в бой против Карфагена?
Улыбка мелькнула на губах гортатора.
– Против торгашей, которые за золото покупают кровь воинов? Посылай нас, господин, и ты увидишь, как бьются люди не из-за любви к золоту, а из любви к тебе! Но что задумал ты? Посвяти меня в свои планы. Может, мы похитим ту, которой отдано твое сердце, из дома ее мужа, какого-нибудь изнеженного потомка гордых торгашей, сразу после свадебного пира? Или ты думаешь оспаривать права на нее прямо сейчас, напав на дом ее отца, трусливого патриция, презирающего всех, кто умеет владеть мечом?
– Завтра она будет ждать меня! – не отвечая на вопросы гортатора, пробормотал Хирам. – Я был бы презренным трусом, если бы не поспешил на зов, даже если это будет грозить мне гибелью. Увидеть ее, сказать ей два слова, а там хоть смерть…
– О ком говоришь ты? – прозвучал голос Фульвии.
– Об одной карфагенской девушке, дитя.
– Ты… ты любишь ее? – криком боли сорвались слова с губ пленницы.
Но Хирам не успел ответить. В нескольких шагах от гемиолы, на берегу среди камней и ящиков, вдруг насмешливо прозвучали слова чьей-то песни:
Кто верит, тот будет жестоко обманут…
Смеется ли? После заплачет…