В сущности, если бы индейцы были способны перейти от своей кочевой охотничьей жизни к оседлому земледельческому быту, то места хватило бы для всех, даже с избытком. Но перестать быть охотником, перестать быть вольным воином, отказаться от права бродить по бесконечным равнинам следом за бесчисленными стадами бизонов, приняться за совершенно незнакомый тяжелый труд земледельца — это для индейцев означало перестать быть индейцами. Такая эволюция с целым народом, конечно, могла произойти, но для этого требуются столетия, а тут речь шла о необходимости перерождения многих сотен тысяч людей чуть ли не в два-три года. И требование переродиться предъявлялось пришельцами тем, кто еще так недавно сами были полными хозяевами целого континента.
В начале шестидесятых годов среди индейских племен наблюдалось явление, которое можно назвать пробуждением национального самосознания.
В прериях Северной Америки прозвучал лозунг: «Прерии для индейцев!»
Уже сами индейцы понимали, что фактически нет никакой возможности провозгласить другой лозунг, тот, который должен был бы прозвучать на несколько веков раньше: «Америка для коренного населения!»
Теперь многие миллионы белых людей по праву называли и считали себя американцами, так как были рождены в Америке и основали сильные государства.
Индейцам приходилось довольствоваться предъявлением своих прав хотя бы на последние владения на Великие равнины.
Надо отметить, что на протяжении многих десятилетий XIX века теснимые белыми индейцы осаждали Вашингтон просьбами об урегулировании их положения и защите их территорий от переселенцев. Но это не могло привести ни к чему, ибо и само американское правительство было бессильно приостановить наплыв стремящихся поселиться на безлюдных территориях скваттеров.
Даже когда Вашингтон давал какие бы то ни было обещания, представители обеих сторон подписывали взаимные обязательства и клялись сохранить мир, — конечно, «вечный мир», — в это время на Дальнем Западе шла та же кровавая борьба из-за земли: белые теснили краснокожих, краснокожие мстили белым.
История этой борьбы знает массу трагических эпизодов.
Бывали периоды, когда отряды индейцев устраивали настоящие бойни, истребляли многолюдные караваны, разрушали пограничные города, стирали с лица земли сотни отдельных ферм и иногда уничтожали хорошо вооруженные отряды не только ополченцев, но даже регулярных войск.
Но это не могло остановить потока скваттеров, и белые страшно мстили краснокожим.
Буду откровенен: если индейцы совершали ужасные жестокости, если во время своих набегов они подвергали пленных невероятным мучениям, убивали женщин и даже детей, если они украшали свои вигвамы, одежды и оружие скальпами белых, — то и белые в свою очередь не знали, что такое жалость и пощада, когда речь заходила о краснокожем.
Воин, взятый в плен в бою с оружием в руках или застигнутый врасплох безоружный путник, дряхлый старик или грудной ребенок, подросток, женщина, девушка, если только они были краснокожими и попадали в руки белого, — им не было пощады.
Там, где действовали регулярные войска или ополчение, краснокожих просто истребляли.
Кровавая борьба шла по всему фронту: в ней принимали участие целые отряды так называемых волонтеров, в ряды которых завербовывались, с одной стороны, родственники погибших от руки индейцев, охваченные жаждой мести, с другой — всякие авантюристы, которых гнала жажда наживы и страсть к приключениям.
И вот эти-то волонтеры сплошь и рядом совершали такие зверства, перед которыми бледнеет все содеянное индейцами.
У краснокожих было по крайней мере то оправдание, что они были дикарями. Какое же оправдание можно найти белым людям, осмеливавшимся на каждом шагу произносить имя Христа, говорить о цивилизации и культуре? Какое оправдание можем найти для людей, которые вели поход против индейцев будто бы во имя цивилизации?
Обострение отношений достигло своей крайней степени в 1862 году, а в следующем, 1863 году произошел давно ожидавшийся взрыв: три величайших индейских племени, сиу, чейены и арапахо, ранее всегда враждовавшие друг с другом, а теперь доведенные до отчаяния, перед лицом общей опасности наконец-то заключили общий союз, целью которого была борьба с белыми.
Война вспыхнула внезапно — никто не предвидел близкого ее начала. Войну начали сами индейцы, открыли военные действия одновременно в северных частях Колорадо, на востоке штата Канзас и на границах штатов Вайоминг, Юта и даже Невада.
Целые караваны эмигрантов, застигнутые индейцами в необозримых прериях, были вырезаны все до последнего человека. Почтовые фургоны захватывались и сжигались вместе со своими пассажирами. Все уединенные фермы, все плантации, принадлежавшие бледнолицым, — словом, все, что носило на себе печать чуждой индейцам культуры, было безжалостно разграблено, разрушено, опустошено.
Американское правительство, застигнутое врасплох этим взрывом ненависти, который грозил нанести серьезный вред эмиграции, надеялось сначала расправиться со взбунтовавшимися краснокожими путем посылки нескольких добровольческих отрядов, но скоро увидело, что жестоко обманулось в своих расчетах. Отряды эти таяли в схватках с индейцами, как весенний снег, и перевес в силе все время оставался на стороне краснокожих. Только один полковник Деванделль, далеко не в первый раз принимавший участие в войнах с дикими обитателями прерий, ухитрялся еще ускользать от индейцев, до тех пор пока правительство не поручило ему трудную и ответственную задачу — перекрыть сиу проход через горную цепь Ларами и тем самым дать время арканзасскому ополчению укрепиться настолько, чтобы выдержать натиск краснокожих воинов, угрожавших прорваться к берегам Миссисипи.
Зная, что из-за общего восстания индейских племен теперь легко натолкнуться на отряд если не сиу, то их союзников чейенов, Джон Мэксим, выбравшись из последнего каньона, устроил военный совет со своими спутниками, дабы уяснить, какой путь следует выбрать, какая дорога будет более безопасной.
На север раскинулась долина, покрытая высокой травой и усеянная там и сям небольшими рощицами или просто группами молодых дубков и ореховых кустарников, у подножия которых шумели, разбиваясь о камни, многочисленные ручьи. На юг простиралась необозримая прерия, покрытая роскошной растительностью, густой и пестрой, но не настолько высокой, чтобы скрыть всадника.
Первое направление казалось не вполне безопасным, потому что в многочисленных перелесках легко могла укрыться неприятельская засада. Не меньшую опасность, впрочем, представляла и прерия, так как в случае встречи с индейцами путникам с их лошадями вряд ли удалось бы скрыться в низкой траве от зорких глаз врага.
— Говоря откровенно, я предпочитаю эту лесистую долину прерии, — заметил индейский агент, внимательно осмотрев придирчивым взглядом расстилавшуюся на север и юг панораму. — В случае возможной встречи с индейцами эти кустарники могут сослужить нам добрую службу. Мы можем подняться через них вплоть до самой Кампы в относительной безопасности и нагнать последний караван, идущий к Соленому озеру.