В углу позади стола стоял такой же, как и в других помещениях, несгораемый шкаф, а рядом с ним – резной буфет красного дерева с застекленными дверцами. Георгий Луарсабович первым делом сунулся туда, и Клыков мог бы поклясться, что хозяином движет не только и не столько любопытство, сколько постоянно испытываемое им чувство голода. Разумеется, это не был голод умирающего от истощения доходяги – просто объемистое чрево Георгия Луарсабовича постоянно требовало все новых и новых подношений, так что равнодушно пройти мимо буфета он был не в состоянии.
– Смотри-ка, да тут всего полно! – изумился Гургенидзе, бренча посудой. – Заварка, печенье какое-то, рафинад... так, а это что? Похоже, когда-то был лимон... Подстаканники, Коля, клянусь – чистое серебро! И ложечки тоже...
– Вылезай оттуда, мародер, – рассеянно сказал Клыков, шаря лучом фонаря по дубовым панелям стен. – Серебро ему понадобилось...
В электрическом свете блеснул стоявший на сейфе чайник – не то никелированный, не то тоже серебряный. Форма у чайника была изящная, отнюдь не казарменная, и Клыков задумался: с чего бы это вдруг? Они не нашли здесь офицера старше майора, а майор не такая большая птица, чтобы пользоваться столовым серебром. Или батоно Гогия прав, и здесь квартировала какая-то сверхсекретная спецгруппа, которую готовили к внедрению... куда? Куда-то, где пользуются столовым серебром и фарфором и пьют хороший – очень хороший! – коньяк... Чекисты при дворе короля Артура, подумал он с кривой улыбкой. Впрочем, при этом короле вместо столовых приборов скорее всего пользовались полуметровыми обоюдоострыми кинжалами...
Что-то не давало ему покоя, что-то было не так в этом заваленном мумифицированными трупами подземелье, но вот что именно, Клыков никак не мог сообразить. Он стоял, при свете фонаря разглядывая узор ни к селу ни к городу повешенного на стену восточного ковра, когда Гургенидзе вынырнул наконец из недр буфета и громко объявил:
– Ничего не понимаю! Дальше хода нет, эта комната – последняя. Мне кажется, батоно Коля, или снаружи этот склеп намного больше, чем внутри?
Клыков медленно повернул голову и, щурясь от света фонаря, со странным выражением посмотрел на своего работодателя.
– Знаешь, Георгий Луарсабович, – задумчиво произнес он, – а ведь ты – гений.
Гургенидзе самодовольно ухмыльнулся.
– Наконец-то ты это признал. Только я не понимаю...
Клыков нетерпеливо махнул на него рукой, и Георгий Луарсабович послушно умолк, хотя обычно за ним такой покладистости не замечалось. Поняв наконец, что его все время беспокоило, начальник охраны еще раз обвел лучом фонаря стены и шагнул к той, на которой висел ковер. Охранник у него за спиной принялся демонстрировать острую умственную недостаточность, рассуждая о том, что, раз внутри помещение меньше, чем снаружи, значит, надо искать другой вход в подземелье, но Клыков его не слушал: взявшись за край ковра, он что было силы рванул его книзу. Раздался противный треск, в воздух поднялось облачко едкой пыли, и ковер с глухим шумом обрушился на пол, открыв взорам присутствующих участок стены, где вместо матовых дубовых панелей бесстыдно торчали голые, положенные вкривь и вкось, забрызганные цементным раствором кирпичи. Участок кирпичной кладки формой и размером напоминал дверной проем. Комментарии были излишни.
– Вах! – изумленно закричал Гургенидзе и тут же мучительно закашлялся, глотнув пыли.
Прокашлявшись, он принялся чихать, потом достал носовой платок и долго сморкался, прочищая нос.
– Давай, орел, – сказал охраннику Клыков, – приступай. Работали они наспех, кладка хлипкая, так что ты, думаю, даже вспотеть не успеешь. Пойдем, батоно Гогия, постоим в сторонке. Не царское это дело – кирпичи ломать.
Они вышли в соседнее помещение. Охранник поставил фонарь на стол рефлектором кверху, скинул пальто, расстегнул пиджак и, вооружившись ломом, принялся крушить кладку, освобождая замурованный дверной проем. Лом глухо тюкал, вонзаясь в щели между кирпичами; после пятого или шестого удара кусок стены рухнул в клубах пыли.
Гургенидзе от нечего делать подобрал валявшийся на полу ППШ и принялся вертеть его в руках, разглядывая со всех сторон.
– Как новенький, – сказал он. – Интересно, механизм в порядке?
– Думаю, да, – сказал Клыков, мягко отбирая у него автомат. – Отдай, батоно, что ты, как маленький? У этих штуковин затвор совсем слабенький. Если нечаянно ударить прикладом об пол, может выстрелить.
– Что ты говоришь?! – всплеснул руками Гургенидзе, глядя на автомат, как ребенок на конфету. – А я думал...
Он не договорил, потому что из соседнего помещения, где орудовал охранник, послышался грохот и сразу же – короткий визг неохотно выходящего из дерева железа и металлический лязг, какой бывает, когда сбивают висячий замок. Из дверного проема, клубясь, выплыло облако известковой пыли, казавшееся в свете фонарей особенно объемным и рельефным. Вместе с пылью в дверях, кашляя, появился охранник. В одной руке у него был фонарь, в другой – лом.
– Готово, Николай Егорович, – прохрипел он. – Там замок висел, так я его того... заодно.
– Ну и дурак, – сказал Клыков, брезгливо разгоняя ладонью пыль. – А если бы мина?
– Да я посмотрел, – возразил охранник.
– Посмотрел, – передразнил Клыков. – Ладно, победителей не судят.
Они подождали, пока уляжется пыль, и, светя фонарями, вернулись в помещение, которое Клыков про себя окрестил приемной. Оно и впрямь смахивало на приемную – скромную и даже аскетичную, особенно теперь, когда вместо дурацкого ковра напротив входа виднелась еще одна дверь – красивая, изящная, но при этом очень прочная и оборудованная к тому же надежным запором.
Теперь этот запор болтался на одном винте, а с него свисал, все еще покачиваясь, древний амбарный замок. Выдранный с мясом стальной пробой валялся в пыли под ногами, дверь была слегка приоткрыта.
– Ну вот, батоно Гогия, – сказал Клыков, – эта дверь, кажется, последняя. Последний раз тебя спрашиваю: может, ну ее к черту?
– Коля, дорогой, – с огромным удивлением произнес Гургенидзе, – что ты такое говоришь? Скажи, неужели ты мог бы, дойдя почти до самого конца, повернуться к этой двери спиной и уйти? Мог бы?
– Да запросто, – не кривя душой, ответил Клыков. – Хоть сию минуту.
– А говоришь, разведчиком был, – разочарованно протянул Георгий Луарсабович.
– Быть разведчиком, батоно Гогия, вовсе не означает от нечего делать искать неприятности на свою голову, – сухо возразил начальник службы безопасности. – Скорее наоборот... И сейчас я тебе советую как твой телохранитель: плюнь ты на этот склеп, разотри и забудь. Чует мое сердце, ничего хорошего из твоего любопытства не выйдет.
Гургенидзе задумчиво пожевал верхнюю губу, испытующе глядя на Клыкова. Он привык доверять интуиции начальника охраны, но его разбирало жгучее любопытство. Кроме того...