Глеб вздохнул.
– Вот что, девушка, – сказал он тоном человека принявшего трудное решение. – Я вижу, так у нас с вами ничего не выйдет. Давайте-ка начнем все с самого начала. Я хочу видеть человека написавшего заметку. Это вы ее написали? – быстро спросил он, не дав девице возможности вставить вопрос: "Зачем?"
– Нет, – сердито и односложно ответила та, осознав, что ее надули, предотвратив попытку снова увести разговор в сторону.
– Я почему-то так и подумал. В таком случае кто это сделал?
– А зачем это вам? – все-таки спросила девица.
– "Вопрос "зачем?" – труднейший из вопросов, которые себе мы задаем", – грустно продекламировал Глеб. – "Зачем смеемся, курим папиросы, зачем мы с вами, в сущности, живем?.." Надо, – лаконично заключил он, перейдя на прозу.
Очкарик в углу завозился, выбрался из-за стола и бочком двинулся на выход, демонстративно разминая в пальцах сигарету. Сиверов, будто невзначай, сделал шаг назад, загородив дверь.
– Итак? – сказал он, выжидательно глядя на девицу. – Я задал вам прямой вопрос, на который, насколько я понимаю, вы обязаны дать не менее прямой ответ.
– Ничего я вам не обязана! – выпалила девица. Она больше не улыбалась – видимо, Глебу удалось-таки взбесить ее по-настоящему. – Если хотите, можете зайти позже и попробовать застать главного редактора.
– Могу, – согласился Глеб. – Только тогда разговор у нас пойдет совсем другой. Видите ли, я не хочу сказать, что мне доставляет удовольствие организовывать людям неприятности. Но я это умею. Мне нужен автор заметки, и я его найду, даже если мне для этого придется закрыть вашу шарашку и переломать вашему главному редактору все кости. Это того не стоит, но, коль вы решили пойти на принцип, ничего другого мне просто не остается.
– Ой, только не надо пугать! – презрительно воскликнула девица. – Пуганые уже!
– Не сомневаюсь, – сухо сказал Глеб.
"Чем, черт возьми, я тут занимаюсь?" – подумал он с тоскливым раздражением.
– Вы позволите мне пройти? – неприязненно осведомился очкарик, который к этому времени добрался до блокированной Сиверовым двери и оказался перед очень неприятным выбором: остаться здесь или пытаться вырваться на волю силой.
– А ключи от машины вы захватили? – спросил Глеб. – А то ведь, если пешком, я могу и догнать.
Зубастая девица с видимым облегчением покинула поле сражения и вернулась к своей подшивке и остывшему кофе. Она имела все основания быть довольной: ей удалось выдержать напор посетителя, не назвать имя, которое тот у нее требовал, и слинять как раз в тот момент, когда ситуация начала складываться не в ее пользу, оставив Глеба наедине с коллегой, которого она защищала без особой охоты, а просто, в силу профессиональной солидарности.
Молодой человек в очках верно оценил ее маневр. На его узком, похожем на пилу лице появилось выражение обреченности.
– В чем, собственно, дело? – вздохнув, спросил он.
– А вы не слышали? – иронически ответил Глеб.
– Слышать-то я слышал, только не понял, что именно вас не устраивает в заметке.
– Ага, – сказал Глеб, – так это вы накатали?
– Это к делу не относится, – гордо ответил очкарик.
– Значит, вы.
– Допустим. Так чем вы, собственно, недовольны? Вы буквально минуту назад назвали заметку враньем и бредом...
– Совершенно верно.
– А клевета уголовно наказуема. Вы можете доказать, что изложенные в заметке факты... гм... не соответствуют действительности?
– А вы можете доказать обратное?
– Пат, – внятно произнесла зубастая девица, продолжая листать подшивку.
Глеб и очкарик одновременно повернули головы и посмотрели не нее.
– Вы ведь, кажется, хотели перекурить? – сказал Сиверов. – С удовольствием составлю вам компанию.
– Я потерплю.
Глеб улыбнулся.
– Мы просто поговорим, – сказал он. – Мы же с вами не глухонемые, чтобы объясняться... э... с помощью рук.
Журналист поморщился: неприятно, когда кто-то читает твои мысли, особенно если они не делают тебе чести. Впрочем, деваться ему было некуда, тем более что девица, листавшая подшивку, превратилась в одно сплошное ухо и при этом открыто злорадствовала. Глеб распахнул дверь и сделал приглашающий жест; очкарик поколебался секунду, а потом шагнул через порог с таким решительным видом, словно снаружи бушевал ураганный артиллерийский огонь, а ему нужно было доставить в штаб донесение особой важности.
Глеб обернулся: зубастая девица смотрела на него со смесью недовольства и жгучего любопытства.
– Благодарю за оказанную помощь, – довольно ядовито сказал ей Глеб. – Она была воистину неоценима.
Не дожидаясь, пока редакционная дива сформулирует достойный ответ, он вышел в курилку и аккуратно закрыл за собой дверь.
* * *
– Вы правы, – сказал Глеб, когда они присели на скамью и дружно задымили сигаретами, – я действительно не могу доказать, что ваша заметка не соответствует действительности. Правда, это представляется очевидным, но мало ли... История государства Российского похожа на бодливую козу – никогда не знаешь, в какой момент она наподдаст тебе пониже спины. Я подумал: а вдруг правда? Ведь выдумать такое... Конечно, выдумать можно что угодно, но... В сущности, кому теперь интересен Ленин?
– Но вы-то заинтересовались, – заметил очкарик. – Хотя на ветерана компартии что-то не похожи.
– Что вы знаете о ветеранах компартии? – отмахнулся Сиверов. – Вы думаете, все они полоумные старики?
Ему вдруг стало интересно, какая судьба постигла его собственный партбилет. Перед отправкой в Афганистан, откуда лейтенант ВДВ Сиверов по официальной версии уже не вернулся, ему пришлось вступить в партию. После его второго рождения об этом уже никто не вспоминал, да и сам он вовсе не стремился освежать в памяти эту в высшей степени незначительную страницу своей биографии. Господи, как давно это было! Ветеран партии... Что ж, пожалуй, что и ветеран. А впрочем, вряд ли: коммунисты не прощают отступничества, кто не с ними – тот против них, и никакие былые заслуги тут в расчет не принимаются. Особенно если никаких заслуг перед партией у тебя и в помине не было.
– Видите ли, молодой человек... Как, кстати, вас зовут?
– Виктор Баркун, – неохотно представился очкарик.
– Федор Молчанов, – сказал Глеб. – Молчанов я по отцовской линии, а девичья фамилия моей матери – Ульянова. Я бы носил двойную фамилию, но Молчанов-Ульянов, согласитесь, как-то не звучит.
– То есть, – медленно произнес журналист, – вы хотите сказать...
– Я хочу сказать, что в этом деле у меня личный интерес, – заявил Глеб, твердой стопой становясь на скользкую тропинку самозванства и не испытывая по этому поводу угрызений совести.