Я прислушалась к словам Тимофея.
– Он на нас даже не посмотрит, – громко произнес тугоухий, – не того мы поля ягоды!
– Чего ты орешь? – цыкнул на него Антоха и покосился на Давидыва, которого боялся как огня, несмотря на собственное физическое превосходство.
Я хмыкнула: значит, наш верный Плошкин решил предать хозяина и переметнуться к Менщикову. Что же, умно, да только не медом у Деда мазано, далеко не медом.
На большой торговой площади собралась толпа горожан.
– Эй, Митрофан, – я нагнала старика и кивнула на сборище, – что это?
– Новобранцев в армию призывают, – подстегивая мерина по откормленным бокам, процедил он. Мы как раз выехали на большую улицу, ведущую к главному городскому храму. Лошадиные копыта застучали по подмороженной, едва припорошенной снежком брусчатке, полозья подводы заскребли и застонали. – Поговаривают, что наш Распрекрасный войну объявить собирается. Сейчас на Калужию и Бейджанию зуб точит, а потом на Тульяндию с Серпуховичами пойдет. Ты чего, новостей на базарах не читаешь?
Я покачала головой. Почитаешь тут новости на газетных листах, приколоченных рядом с собственным портретом! Война – это плохо. Война в мои планы не входила. Значит, границы перекроют, как северные, так и южные – проехать через страну будет не просто. Интересно, сколько времени у меня осталось?
– Чего, пацан, опечалился? – хохотнул Антон. – Боишься, в служивые загребут? Не бойся! Таких не берут!
Раздался общий гогот. Все-таки, чем больше узнаю мужчин, тем милее мне болотный демон. Вот подавай такому косоглазому Антохе каждый день кашу да щи, глядишь, он тебя еще и за косу из милости потаскает.
– Олух косоглазый, – едва слышно буркнула я. Страх Божий сочно тявкнул, даже в ухе зазвенело.
На церковной площади перед храмом с припорошенными снегом маковками куполов шел крестный ход. Бородатый батюшка с кадилом в руках охаживал прихожан дымком, пахнущим дурман-травой. Я едва заметно дернула губами в усмешке. Храм этот был известен на всю Окию своим богатством, а секрет был прост: отец настоятель подсыпал дурман-траву в кадило с тем расчетом, что одурманенные куреньями прихожане будут больше жертвовать на богоугодные дела. Эту маленькую хитрость священник изобрел еще в начале своей карьеры и теперь на деньги незадачливых верующих отгрохал большой городской храм, где святые лики на фресках подозрительно напоминали богатых благотворителей (естественно, данное безобразие учинялось за отдельную плату). Например, Николай Угодник лицом вышел в начальника местной тюрьмы, а Дева Мария подозрительно смахивала на градоправителя.
Уже темнело, когда, выстояв не один затор, мы оказались на другом конце Вьюжного, где и должны были отгрузить половину товара. Когда отряд проезжал шумную, ярко освещенную таверну, бравые перевозчики дружно сглотнули слюну и загрустили, не рассчитывая появиться здесь раньше полуночи. Уставший до чертей Давидыв нахохлился. Он злился на разволновавшийся отряд.
– Фгол, – гаркнул он нервно, – вот тебе деньги, – в воздухе мелькнул кошель, который я подхватила у самого носа; внутри весело звякнули монетки, – тебе снимать комнату.
Я потрусила к веселящейся таверне.
Первое, что бросилось в глаза, когда я перешагнула порог, мое собственное лубяное изображение, висевшее над горящим камином. Местные шутники по пьяному делу метали в него ножи, а поддатый чеканщик погребальных барельефов не далее как вчера пририсовал длинные клыки и кольцо в ноздрю. Вокруг хохотали, румяная подавальщица в бесстыжем, на три пальца выше щиколоток, платье носилась с большими пивными кружками, расплескивая на подол пенистые капли. Я быстро прошмыгнула к стойке. Демон, разбуженный пьяным гамом, зашевелился в заплечной сумке и едва слышно тявкнул.
– Любезный… – Голос у меня получился тоненький, хозяин даже ухом не повел, продолжая кокетничать с дамой среднего возраста и грандиозных размеров. – Любезный, – сказала я погромче, тот перевел на меня раздраженный взгляд, – мне бы общую комнату на семерых.
Хозяин таверны измерил меня недовольным взглядом, потом достал большой ржавый ключ, с треском положил на стол:
– Деньги вперед.
Оставаться в помещении, любезно предлагая окружающим сравнить изуродованный портрет с живым оригиналом, я не имела никакого желания и собиралась заночевать в конюшне. Пусть не так комфортно, как на коврике рядом с кроватью Дениса (все равно на перину не рассчитываю), зато в относительной безопасности от соглядатаев. Отряд же так «расслабится» после утомительного пути, что и не заметит моего отсутствия. Я поспешно и без лишних обсуждений развязала кошель, стукнула о покрытую липкими кругами стойку золотые, чувствуя, как спину буравит чей-то внимательный взгляд. «Неужто узнали?» – Я лихорадочно следила, как тавернщик пробует деньги на зуб, согласно кивая, и практически выбежала во двор. Спина от страха взмокла, зато во рту пересохло.
Мороз крепчал, после тепла таверны руки занемели, а худо-бедно согревшиеся ноги моментально превратились в ледышки. Очень тянуло в теплую конюшню, безмолвно темнеющую на краю двора, но на сегодняшний вечер у меня имелись другие планы. Я должна была заехать к Роману Менщикову, просто обязана.
Та давняя история поистерлась и поистрепалась, как листы перечитанной много раз книги. С Дедом я встретилась на базаре, когда шарики по стаканчикам гоняла да кошельки с поясов срывала. Роман меня приласкал, пригрел, а потом бейджанские воры из-за него мне полживота раскроили. Дед, конечно, отомстил за «свою девочку», вот только какой ценой? Тогда мы плохо расстались.
Менщиков был последним человеком, к которому я бы обратилась за помощью, но именно он оставался тем единственным человеком, к которому я могла обратиться теперь.
Маленький домик с уютно светящимися окнами. Перед ступеньками четкие следы конских копыт, кто-то только что посещал обитель знахаря. Заснеженное крылечко аккуратно расчищено, на двери висит молоточек. Я постучалась три раза и без разрешения вошла, где-то звякнул невидимый колокольчик, на меня пахнуло теплом и мятой.
Роман никого не ждал, с видимым трудом поднялся из-за кассы, упираясь на стол, и обратил на меня подслеповатый взор. Волосы его за эти годы стали белее снега. «Постарел старый черт!» – ухмыльнулась я, ничуть не обольщаясь его видимым слабосилием.
– Принимай гостей, Роман Афанасьевич, – кашлянула я в рукавицу и непроизвольно отметила мокрый плащ, висящий в углу на гвоздике.
Старик сощурился, кивнул седой головой и величественно задрал подбородок. «Знал, что приду! Понимал, что бежать мне больше некуда!»
– Наталька, девочка моя, – хмыкнул он, растягивая губы в подобие улыбки. – Не выловили еще стерву!
«Что ж, коли сразу не прогнал, значит, не выгонит совсем! Это хорошая новость».
– Как видишь, Дед. – Я прошлепала к большому столу, разглядывая за спиной Менщикова дубовые шкафы со склянками. За мной на натертом до блеска полу оставались уродливые мокрые следы. Отчего-то вспоминалось, как меня притащили в эту лавку с распоротым животом, как кровушка заливала этот чистый пол, а я орала и визжала, когда Дед наживую штопал меня большой иголкой с грубой нитью, а в глотку брагу заливал. Старик меня тогда из могилы вытащил, и смерть три ночи полотенцем отгонял, когда та за спинкой кровати стояла. – Давно не виделись, Дед.