Несмотря на всю серьезность положения, граф не мог сдержать улыбки.
Он устроился поудобнее и взял хлеб. Ему, как и Рибо, сразу бросились в глаза две дырочки, заклеенные какой-то темной массой вроде воска.
— В хлеб что-то спрятано, — сказал он.
— Должно быть, ножик? — сказал тосканец, с напряженным вниманием следивший за всеми движениями графа.
— На что он нам?
— Правда, ножом не разрежешь наши кандалы.
Граф сжал хлеб и разломил его на дне половины. Хлеб был далеко не свежий: арабы имеют обыкновение печь свой ячменный хлеб раз в месяц, а иногда даже раз в два месяца.
На стол что-то упало с глухим шумом.
— Я так и знал, — проговорил граф. — Это дороже всякого кинжала или пистолета.
В хлебе, присланном Хасси аль-Биаком, были спрятаны две маленькие кремневые пилки с чрезвычайно тонкой отделкой, которыми можно было распилить кандалы не хуже, чем стальными, и притом не производя ни малейшего шума.
— Чудная у тебя жена, милый граф, — сказал тосканец. — Не напрасно ее прозвали Звездой Атласа. А тесть и того лучше: вот он посылает тебе свободу в черством хлебе. Впрочем, мы и в него запустим зубы.
— Чем скорее он исчезнет, тем лучше. Вахмистру может прийти в голову нанести нам неожиданный визит.
— Хлебец порядочной величины, но все равно: обещаю похоронить его в своем тощем теле меньше чем за десять минут. А ты хочешь?
— Съем немного: ведь его, вероятно, пекла Афза.
— Стало быть, нас накормит Звезда Атласа.
Тосканец взял половину и начал уплетать ее, как человек, не евший двое суток. Хлеб оказался твердым, но зубы у молодого человека были акульи, и через несколько минут от хлеба не осталось и следа.
— Кажется, никогда еще не ел с таким аппетитом, — сказал тосканец, пережевывая последний кусок. — Должно быть, оттого, что хлеб сохранил аромат пальчиков Звезды Атласа.
— Когда же наступит конец твоей вечной веселости? — спросил граф.
— Вероятно, когда буду стоять перед взводом солдат и офицер скомандует: «Пли!»
— В тебя?
— Конечно. Если моя тощая особа попадется в когти военного трибунала…
— Не попадется, Энрике. Сегодня вечером дадим тягу…
— Если нас не пристрелят часовые.
— Ночь будет темная и, кажется, бурная. Нервы дают мне знать, что сегодня надо ждать грозы. Ты знаешь, каковы грозы в этом жарком климате.
— Да, они не часты, но ужасны. Только в прошедшем месяце семь дисциплинарных убило молнией в четвертом шатре.
— Да, знаю, — ответил мадьяр.
Тосканец несколько минут сидел молча, перевертывая цепь, которой был прикован к нарам, и наконец сказал:
— Граф, ты мне никогда не рассказывал, каким образом познакомился с Звездой Атласа. Я, правда, слышал что-то о льве, которого ты убил, но больше ничего. Теперь, когда нас уже не заставят бегать как заключенных, расскажи мне что-нибудь интересное. Я, например, никак не могу понять, каким образом ты, христианин, мог полюбить и заставить полюбить себя мавританку.
— Это длинная история, Энрике.
— Тысяча жареных селедок! До вечера еще успеешь рассказать мне не только одну главу твоего романа, но и весь его целиком. Не забавляться же нам своими цепями и не дремать весь день, как крокодилы на солнце. Есть и пить дадут не раньше полудня, а до тех пор успеешь рассказать Ты знаешь, как я люблю интересные рассказы! Адвокат-неудачник все равно что плохой солдат, даже без надежд получить хотя бы капральские нашивки. Я думаю, выбравшись из этой проклятой Африки — Черного материка, выражаясь высоким словом, — попытать счастья в литературе.
— И для этого собираешь материал? — добавил граф.
— Да, чтоб пополнить свой балласт материалом, плохим или хорошим — все равно. Расскажи, магнат. Эту историю со львом интересно послушать. Как ты отбил у него Звезду Атласа?
— Заурядное приключение, — ответил граф.
— Предоставь судить мне, будущему писателю, — ответил тосканец с комической серьезностью.
— Если уж непременно хочешь, я расскажу тебе, как познакомился с Афзой и ее отцом. Ты помнишь, как три месяца тому назад капитан бледа обещал отпустить на охоту всякого, кто за все время не нарушит дисциплины.
— Да, правда, только мне не случилось попасть в число этих счастливцев. У меня украли башмак; я протестовал, кричал на надзирателей, и вместо свободы меня неделю продержали на хлебе и воде. Ну, продолжай, граф. Обещаю, что, унеси у меня теперь хоть оба, я уже не стану протестовать и попаду на охоту, хотя бы босиком.
— Если станешь болтать…
— История не продвинется… Ты прав, товарищ, и мне в таком случае не написать твоего романа, Звезда Атласа!
— Так вот: получив пятидневный отпуск и хорошее ружье для охоты на крупного зверя, я отправился с надзирателем, который не должен был выпускать меня из виду. Мы зашли в небольшой дуар, где жил мелкий земледелец. Я уже отправил в блед с полдюжины газелей, когда однажды под вечер, стоя у полосатого шатра нашего хозяина и болтая с надзирателем, увидал Хасси аль-Биака, отца Афзы, с которым был немного знаком.
«Господин, — сказал он мне, — у тебя хорошее ружье, и я слыхал, что ты храбрый охотник…» — «Когда представляется случай, целюсь и редко промахиваюсь», — ответил я. — «Ты не боишься львов?» — «Нисколько». — «Один из них спустился с горы и съел у меня пятнадцать баранов».
Я спросил, когда тот съел последнего.
«Сегодня утром, на заре. Мой слуга-негр видел, как он перескочил через ограду с добычей. Бараны еще куда ни шло, но я боюсь за своих махари. Ты знаешь, у меня их много, ведь я самый крупный верблюдовод в окрестности». — «Что же тебе нужно от меня?»
Хасси аль-Биак ответил: «Хочу, чтоб ты помог мне убить этого ненасытного зверя. Франджи все хорошие охотники».
Я задумался на минуту, не решаясь сразу принять предложение, которое могло стоить мне собственной шкуры. Не в первый раз мне приходилось держать ружье в руках; не одного медведя я уложил в Карпатах, не говоря уж о четырех гиенах, подстреленных около бледа…
— Да, помню, — сказал тосканец. — Капитан каждый раз угощает тебя за это литром кислого вина. Продолжай, магнат, история начинает чрезвычайно интересовать меня. Я забываю, что сижу в карцере, кажется, будто опять попал в кафе «Потерпевшие крушение», куда мы, студенты, собирались по вечерам и рассказывали друг другу… Не об охоте на львов… Ну, там о всяких пустяках…
— Продолжаю, — сказал граф. — Видя, что мавр настаивает с любезностью настоящего африканского дворянина, я спросил его, уверен ли он, что зверь этот действительно лев.
Он ответил: «Я же сказал тебе, что мой слуга видел его». — «А велик он?» — «С бычка».