– Уничтожу обоих.
– Сомнительно, – отозвался насмешливо Николай моими же словами. – Шагай, красна девица.
Мне хватило ровно секунды, чтобы из последних сил развернуться, подскочить к Савкову и со всей скопившейся яростью залепить пощечину. Реакцией было немое изумление окружающих. Голова Николая безвольно мотнулась. В отличие от меня, тут же рухнувшей наземь, он удержался на ногах и лишь смачно матюгнулся, введя в шок загалдевшую челядь. Доселе такие слова даже мне были неизвестны. Денис так и вовсе лишь рот открыл да непроизвольно потер подбородок, будто проверяя – цела ли его челюсть. Поднявшись, я сплюнула, глядя в сузившиеся от бешенства глаза Николая.
Ну вот, хоть какие-то чувства проявились на гнусной физиономии!
– Москвина, – прошипел он, стирая выступившую кровь, – еще раз – и собственными руками шею сверну.
– Не испугал.
Кто сказал, что нужно прогибаться и подставлять левую щеку, коль получил по правой? Можно дать сдачи, а на худой конец – подкрасться и неожиданно ударить со спины. Не героично? А мы здесь и не строим из себя героев, мы просто живем как умеем. Каждый по-своему.
Акакий самым волшебным образом исчез за время стычки во дворе. В маленькой комнатке с давно не мытыми полами стояла узкая кровать, на которой я и проснулась, у стены – лавка и большой старинный сундук. Сейчас его крышка была откинута, и содержимое оказалось самым тщательным образом перерыто. Помощник ростовщика в спешном порядке разбросал старые тряпки и, не найдя ничего подходящего, снова своровал сапоги. Сапоги Федора Ветрова. Я даже представила расстроенное лицо Федьки и широко ухмыльнулась. Потом выудила из-под кровати закатившуюся туда клетку с демоном, уже не лающим, а только тихо поскуливающим. Стоило выпустить Страха на волю, как он стал наворачивать бешеные круги по комнате, наскакивать на стены и звучно брехать. Потом успокоился. Камнем – еле успела поймать – он рухнул мне на руки и тихо, довольно засопел. К длинному тонкому хвосту прилипло крохотное желтоватое перышко от съеденной канарейки.
Я почесала летуна за мягким ушком и тотчас с изумлением, граничащим с ужасом, заметила, что раны на руке больше не было. Она затянулась всего за несколько минут, и даже следа не осталось! Твою мать!!! Что за бессмертие, елки-палки?!
Федька появился ближе к вечеру, когда комнатка погрузилась в полумрак, а я, умирая от скуки, развлекала себя наблюдением за стражами, бдящими у ворот. Мальчишка деликатно постучался, потом неловко заглянул и тихо спросил:
– Ужин нести?
Есть хотелось сильно.
– Добро пожаловать в мою высокую темницу, – махнула я рукой. – Твои сапоги у меня украли.
– Как украли? – ужаснулся парнишка и быстро заскочил внутрь, тщательно прикрыв за собой дверь, и протянул мне краюху сладко пахнущего каравая и кринку с молоком. – Тут же красть некому.
– Есть кому. Хлеб давай.
Привередничать я не стала, обрадовалась тому, что было. Жевала резво и с большим аппетитом. Неизвестно, когда тюремщики следующий раз одарят пищей.
Свеча, прилепленная прямо на крышку сундука, коптила и потрескивала. Жирные сальные капли скатывались по ее гладкому телу и расплывались в застывающую лужицу.
– Я видел, что произошло днем, – вдруг прервал молчание Федор.
– А я-то думаю, к чему ты так мучительно слова подбираешь? – хмыкнула я и громко хлебнула прямо из кринки.
Федор, все это время тоскливо рассматривавший царящий кругом бардак, покраснел до корней волос, а потом вдруг срывающимся голосом произнес:
– Я помогу тебе бежать.
Ага, вот мы и добрались до сути проблемы.
Дурень, право слово! Не было бы ничего, если бы являлся простой подзаборной дворнягой и родители не походатайствовали большим людям! Помощь приговоренной воровке, бывшей соратнице проклятого графа, – не лучший карьерный ход.
Я смотрела в его взволнованное лицо, не лишенное налета благородства и юношеской свежести. Мальчишка вызывал странную нежность где-то под ребрами. Последний раз, когда я, мучаясь от похожего теплого чувства, не оставила раненого друга в беде, он предал меня. Наверное, от переполнявшей его благодарности. А потом стал Главой Совета Окской Магической республики.
Нажиться на доброте и глупости мальчишки легко, но ведь всегда нужно дать последний шанс.
Федор старательно избегал моего тяжело взора, которого давно перестал бояться. Я вытерла молочные усы над губой, со стуком опустила на деревянный подоконник кринку и тихо, прищурившись, ответила:
– Будем считать, что я ничего не слышала.
– Ты не понимаешь, – он горячо схватился за мою руку, – я смогу! Я… мы…
– Федька, – я мягко освободилась, – повторю еще раз. Во мне нет ни грамма тех глупостей, которые ты напридумывал себе. В прошлом году меня приговорили к смертной казни, в этом – я убила человека. Не надо рисовать из меня святую мученицу, это не так. Все, что происходит сейчас, это личное дело – мое, Главы Окской республики и Главного мага Объединенного королевства. Неужели ты не понял – мы с ними старые приятели, и это слишком сложная игра для такого юного мальчика, как ты.
– Нет! – воскликнул он, вскакивая, и от обиды на нарочито грубые слова стал пунцовым. – Все неправда! Ты хочешь отговорить меня! Ты хорошая, ты добрая, ты красивая!
– Я воровка, черт тебя дери! – заорала я, теряя терпение. – А ты глупый избалованный пацан! Втемяшил себе в башку черт знает что и блаженствуешь от собственных мечтаний!
У Федора вытянулось лицо, а в глазах застыли слезы обиды.
– Наплевать, – выдохнул он, – я хочу быть с тобой, такой, какая ты есть! Я готов тебе простить все…
– О боже! Да не надо меня прощать, – перебила его я, – потому что я не каюсь! У меня много грехов, но не тебе их отпускать! Уходи немедленно и не забудь запереть меня на ключ!
Федор рванул с места, будто его подгоняли раскаленной кочергой, но на выходе остановился и, все-таки обернувшись, скороговоркой выпалил:
– Дверь будет открыта, чтобы ночью ты могла тихо выбраться. Дозор меняется в полночь и в три. В это время можно незаметно прошмыгнуть в сад, у забора за крыжовником я выломал доску…
Неожиданно для него я расхохоталась. Полупустая кринка выпала из ослабевших от смеха пальцев, разбилась вдребезги. Лужа молока растеклась по полу, плеснула на порты Федора. Мальчишка, сильно взволнованный, замолчал и, нервно кусая губы, глядел на мои корчи.
– Федька, – выдавила я из себя, – здесь все двери открыты, но что толку, когда на мне поводок. Ты чего, не понял, почему меня скрутило днем? – Я с трудом отдышалась, вытерла выступившие слезы. – Я на поводке, подвязка либо у Савкова, либо у Давидыва. – От такого фамильярного, даже панибратского упоминания имен больших господ хорошо воспитанный Ветров сконфузился еще сильнее. – Чтобы убежать, надо их снять. Но поверь, я-то уж знаю – утащить одну подвязку сложно, но выполнимо. Две – нереально.