Там, внизу, где лес резко перечеркивала глубокая каменная пропасть, над хрупкой женской фигуркой со странно, неестественно раскинутыми руками молились пятеро мужчин в черных одеждах. А наверху, у самого обрыва, где свидетели и невольные виновники этой нелепой смерти не могли его видеть, стоя на коленях, рыдал мужчина. Его сильные плечи сотрясались, а руки от бессилия сжимались в кулаки. Он хватал себя за черные, с уже заметной сединой волосы и, кусая губы, плакал как ребенок. Он грозил небу, сыпал проклятиями, он умолял Ее вернуться обратно. Ненавидеть его, презирать, но быть живой. И его черные глаза-вишни, обращенные к слепящему оранжевому диску, были полны отчаяния и боли…
Болотный демон сделал очередной круг, чтобы снова и снова изумиться глупости людей. Девушка не дышала. Пока еще не дышала. Ее голубые глаза, светлые, с черными точками-зрачками бессмысленно глядели в пустоту. И бесу становилось немного неуютно. Почему она не торопилась просыпаться? Он-то знал лучше всех: у нее, как и у демонов, имелась еще одна запасная жизнь…
Я очнулась от собственного крика, будто все внутренности сжались от фантастической боли, закрывшей своим черным телом свет. И ничего, только резкие пульсирующие толчки в груди – там, где раньше незаметно и трудолюбиво билось сердце. А потом обжигающая влага потекла по холодным жилам, заставляя их расправляться…
Свернувшись клубком, я заорала так, что горло стало саднить, а внутри головы начали взрываться тысячи крохотных частиц. Но боль никуда не уходила, только накатывала еще сильнее и сильнее, будто разворачивалась спираль.
Все закончилось резко и в один момент. Глаза, больше не подчиняясь мне, сами открылись и стали смотреть. Пустой сферический зал, серые стены, облицованные мрамором, когда-то, вероятно, сверкавшим и удивлявшим своей девственной чистотой. Казалось, что все залито белым светом, падающим из отверстия на сферическом потолке.
Внезапно меня охватила дрожь. Тело сотрясалось в лихорадке, даже зубы стучали. Мертвый камень алтаря, на котором я лежала, холодил обнаженное тело.
Я ничего не помнила и не понимала. Что за странное место? Откуда я здесь? Кто я? Память походила на глубокий темный колодец – где-то внизу плескались воды воспоминаний, но до них было так невыносимо далеко.
Зал опоясывали стройные изящные колонны, кое-где выщербленные и разъеденные черными жилками плесени. Непонятным мне, но до боли знакомым движением я вытянула руки. Пальцы мои, длинные, изящные, но с обгрызенными почти до мяса ногтями, казались совсем чужими.
И все вокруг выглядело невероятным, будто бы я пребываю в бесконечном пустынном сне.
Ступни обожгло холодом пыльных плит. Наступать на них было неприятно – словно везде прятались мелкие невидимые камушки, которые впивались и кололись. У подножия каменного ложа валялось одеяние. Нагнувшись, я подняла его – длинный широкий балахон, окутавший меня до самых пяток.
Оглядевшись, я обнаружила темный прямоугольник выхода. Ноги сами устремились к нему, будто бы что-то глубоко внутри меня подсказывало – нужно идти именно туда. Шаги разносились по гулкому пространству легкими шорохами. Сама себе я казалась бестелесным призраком, живущим здесь уже многие-многие столетия.
Узкий коридор был залит серой мглой, разбавленной светом, льющимся из прохода. И вместе с острыми белесыми лучами врывалась примесь навязчивого сладкого аромата – дурманящего и такого знакомого. Так пахнет магия, подсказало что-то внутри. Магический жасмин – два слова вспыли в ясном и звонком сознании откуда-то из глубин крепко заснувшей памяти.
И там, снаружи, из розоватой купели горизонта поднималось прекрасное солнце, и далеко на разделе неба и земли уже расцветала лазоревая полоса. Рассвет чаровал свежестью и невинностью нового дня. Яркие запахи, такие родные и знакомые, окутывали невидимым коконом. От моего прибежища – храма – разбегались деревенские домики, отделенные от усыпальницы большой площадью, выложенной мелкими плитками с кое-где проклюнувшимися зелеными травинками. И как нелеп казался окружающий сельский пейзаж, как диссонировал со стройным мраморным зданием.
Жизнь только-только возрождалась здесь: появились первые люди, хмурые под гнетом суетных забот, зазвенели колокольчиками птицы, где-то заголосил петух, его крикливую песню подхватили собратья, громко и сочно пытаясь разбудить еще спящих лежебок.
Я стояла на полуразрушенных ступенях, следя за старой, едва передвигающей ноги клячей, волокущей телегу. Рядом с ней, шаркая, брел мужичок, натруженной рукой перехватив вожжи и понукая бедняжку, когда она останавливалась, чтобы схватить мягкими губами тонкую былинку, пробившуюся между плиток дороги.
Следом, как будто старалась обогнать его, чуть согнувшись под весом двух деревянных ведер с водой, качавшихся на концах длинного коромысла, спешила домой дородная женщина. Она плавно обернулась в мою сторону, скользнула бессмысленным взором, полным забот, и неожиданно встала как вкопанная. Мгновенное изумление на простом широком лице сменилось необъяснимым суеверным страхом. Рука ее ослабла, ведра вместе с коромыслом с грохотом рухнули наземь и покатились по каменной площади. Вода растекалась, превращаясь в грязные ручейки. Мужик резко натянул вожжи и оглянулся, опешив.
– Проснулась, – сглотнул он, стянул с головы потрепанный картуз, обнажив сваленные в воронье гнездо седеющие вихры, и обтер шапчонкой рот.
– Мама дорогая!!! – неожиданно заголосила женщина ему в ответ. Она схватилась за голову и рухнула на колени, начав отбивать поклоны, а затем снова вскочила, подхватив длинные юбки, и прикрикнула на мужичка: – Чего ж ты тут стоишь, олух?! Зови Туберозовых!
Я отшатнулась обратно в спасительную полумглу храмового коридора, стараясь скрыться от неясного ужаса, мелькавшего в глазах встреченных мною людей. Подол моего одеяния волочился по грязному каменному полу и, путаясь в ногах, шелестел, когда я бросилась назад, в светлую пустынную залу, где могла остаться в желанном одиночестве. Только там я сумею понять и вспомнить! Все эти люди, эта незнакомая нелепая деревня мне только помешают дотянуться до вод памяти и сделать такой необходимый и желанный глоток. Хотя бы крохотный, только горло смочить. Но нет…
И это злило. Очень-очень злило.
Я металась между колонн и больше не находила себе места в этом залитом желтоватым солнечным светом пустом пространстве.
Чуть слышные шаги заставили меня насторожиться и оглянуться. Предо мной предстали трое старцев в темных широких балахонах. Один, высокий и худой, с аккуратно расчесанной бородой, седыми сильно поредевшими длинными волосами и светлыми и водянистыми глазами казался мне смутно знакомым. Мы встречались с ним в той, забытой жизни…
– Я знаю тебя, – почти как обвинитель заявила я. Голос у меня оказался глубоким, сочным. Красивый, одним словом, голос. Так бы и слушала разлетевшееся эхо.
Старик только в пояс поклонился и произнес:
– Приветствую тебя, Берегиня Иансы – наследница Великой Верховной!