– Ты?!
– Не ожидал живой увидеть? – Я окинула его тяжелым взглядом. – Что ж ты, бес окаянный, своего помощника послал за мной? Побоялся сам в своей каморке скрутить?
– Не посылал я за тобой никого-с, – обомлел тот. – У меня и помощника никогда не было-с. Всю жизнь один, некоторым образом, работаю. Ты, нечисть, как ушла, ко мне люди завалились. Лавку разгромили-с. Пришлось бежать из Кузьмищева. А ты и тут меня нашла-с.
Прохор, видать, сильно тогда испугался, даже поседел. Да только не ровно, а как-то проплешинами. С тех пор подкрашивал волосы басмой.
– Какие люди? – внутренне уверенная в ответе, спросила я.
– Такие люди-с! – вскричал тот. – Такие-с! Со змеиными глазами и черным жалом!
– Так ты, горемыка, Хранителей испугался? Сердечко пошаливает? – протянула я совсем невесело.
– Тут не только сердечко-с, но печень с селезенкой в узел свяжутся, – посетовал ростовщик, вероятно отходя от первого потрясения и для наглядности помассировав худющие ребра. – Чего пришла-то, бестия?
– Ты мне две пары сапог должен! – заявила я, желая поскорее избавиться от щекотливого разговора.
– Чего-с? – вытаращился Прохор и почесал дурно прокрашенную, в прозеленью седину.
– Молодчик, который представился твоим помощником, спер у меня две пары сапог! Отдавай!
– Ну и хабалка! – изумился ростовщик. – Пошла-с вон отсюда, стерва! – ткнул он трясущимся пальцем на дверь.
– Ладно, – сдалась я. – Пошутили, и будет. Я знаю, что у тебя есть призмы с заклятиями. Только не простые.
– Дурманные-с? – неожиданно попал в самую точку Прохор, и глаза его алчно загорелись. На впалых щеках вмиг заиграл румянец, губы дернулись в привычном ажиотаже торга, а сердце забилось веселее и исправнее, чем до моего появления.
Я кивнула.
– Сто золотых! – не скрываясь, потер Прохор руки. – И даже не пытайся выторговать хотя бы медяк. Призмы такие-с, некоторым образом, запрещены. Если не расслышала, то повторю зап…
– Не надо! – рявкнула я с досадой и стала вытягивать из-за пазухи длинную цепочку, на которой носила Ловца.
Красивый розоватый кулон в форме трубочки, согретый теплом моего тела, повис между пальцами, чуть покачиваясь, будто маятник. Погуляй оторопел, рассматривая старинное украшение. Он-то уж точно знал, что именно я сейчас держала в руках.
Ловец Душ.
Он полагал, что все выдумки. Заклинание невозможно украсть у ведьм Мальи! Но эта девка со страшными мертвыми глазами! Теперь он понял, отчего она так перепугала его еще в первую встречу! После нее он поседел, и, чтоб ей пусто было, стал волосы басмой подкрашивать. И вот он дожил до знаменательного момента – подвеска извилистыми путями пришла в его руки.
Ростовщик рассматривал Ловца Душ и буквально слышал, как наконец-то удача стучит в его двери.
– Ловец Душ, – прошептали его бескровные губы, помимо воли.
Я кивнула:
– У меня больше ничего нет. Только он остался. Это лишь вторая половина заклинания, но стоит она дороже призм, а потому я рассчитываю и на молчание.
Вместо слов на обтянутой красным бархатом столешнице появилось два крохотных куба мутного стекла, внутри которых кружились зеленоватые магические спиральки. От них шел легкий, едва слышный запах жасмина, разбавивший спертый воздух особняка. Я будто бы небрежно бросила рядом с ними Ловца, длинная цепочка, повиснув, соскользнула со столешницы. Ростовщик дрожащими пальцами едва дотронулся до тонкой трубочки, чуть провел по нежному камню и вдруг сцапал в кулак грубо и жадно, будто кот схватил крохотную мышку. На лице Прохора мелькнула странная кровожадная улыбка, но он быстро опомнился и, шумно отодвинув ящик стола, с превеликой осторожностью спрятал кулон.
– Встретимся, – кивнула я, быстро пряча призмы в карман рясы и надевая обратно монашеский клобук. Я не расставалась с Ловцом долгое время, только отчего-то сейчас мне было не жаль заклинания. Все равно оно принесло одни несчастья, а половина его вряд ли доставит столько хлопот ростовщику. Хотя если и у деляги жизнь потемнеет, то я его совсем не пожалею: незачем было у меня сапоги в свое время воровать.
– Послушай, Погуляй, – спрятав непослушную прядь под клобук, хмыкнула я, – знаешь, при окраске басму разбавляй не водой, а крепкой чайной заваркой, тогда цвет волос не будет зеленью отдавать. А то ты похож на кикимору.
Лицо у Прохора вытянулось, он непроизвольно дотронулся до жестких, как мочалка, торчащих лохм и быстро отдернул руку, словно сотворил некий неприличный жест.
– Я-с вовсе не крашусь! – визгливо выкрикнул он мне в спину.
– Естественно. И знаешь, если еще и привезенную из Роси хну всыпать…
– Убирайся, девка, пока по загривку не съездил! Слышишь? Ты ехидна, прости господи, каких свет не видывал!
– Но так ведь Ловца я выкупить должна? – нарочито изумленно развела я руками, старательно пряча насмешливую улыбку.
– Во-о-он! – Прохор даже вскочил со своего места и кинулся мне вслед, когда я открывала дверь.
Извне доносились чьи-то громкие испуганные вопли, редкое неохотное потявкивание хамоватого пса и людские возбужденные выкрики, щедро сдобренные острым матом.
Каково же было мое изумление, когда на грязной улице передо мною снова предстал вчерашний пьяный мужичок в поношенном картузике, который опять пытался утащить моего сопротивляющегося лошака. Теперь сам он орал дурным голосом. Ведь зубастый полуконь остервенело схватился за полу его кафтана и тащил со звериной силой, словно утягивал за угол особнячка, где в тихом месте планировал оскоромиться плотью бедолаги-вора. Страх Божий висел вниз головой на фонарном столбе, не вмешиваясь в драчку хвостатого приятеля, который, впрочем, прекрасно справлялся и собственными силами.
– Это все та же тварь-с? – тихонько прошептал на ухо мне Погуляй, очевидно намекая на Страха.
– Угу.
– Кхм, – отозвался ростовщик, выразив глубокую мысль, и тут же хлопнул за моей спиной дверью, прячась в спасительной полумгле собственного жилища.
– Помогите! – хрипел воришка. – Кто-нибудь! – Голос его сорвался на фальцет, а из глаз градом покатились слезы.
Из окон уже высовывались хохочущие жильцы и выкрикивали мужичку советы, как справиться с копытным исчадием ада. Лошак между тем совсем затрепал кафтанчик, по-собачьи тряся головой и выставляя напоказ крупные желтые зубы. Для приличия Страх Божий порычал, видать, чтобы страшнее было, но, завидев меня, грациозно махнул крыльями и уже через секунду обнимал за шею.
– Матушка! – орал бедолага, едва трепыхаясь. – Убери же тварь!
– Молился ли ты на ночь, как велели? – строго спросила я у испуганного, заплаканного и сильно хмельного мужичка, неторопливо подходя и хватаясь за повод разозленного лошака. – Не молился! А я ведь не напрасно епитимью накладывала! Так вот, молись вдохновеннее, сын мой, вдохновеннее! Глядишь, и поймешь, что переть чужое добро есмь грех великий! – Я с силой дернула повод, оттаскивая ненормальное животное от порядком потрепанной жертвы.