Легким движением Владилена высыпала содержимое сумки на стол, и почувствовала, как от ее превосходного настроения не осталось и следа. Пачки денег, перехваченные зеленым резинками, глупые женские мелочи, ключи от квартиры, которую, кстати сказать, Маше подарила она, Владилена, паспорт, пропуск в Зачистку. И никаких камней!
В бешенстве щелкнув пальцами, Владилена заставила нож для резки бумаги взметнуться в воздух и вспороть тряпочную подкладку. Сумка вывернулась наизнанку, карманы раскрылись, демонстрируя пустые внутренности. Одарив Виталика ледяным взором, от которого душа уходила в пятки, Владилена прошипела, скривив алый рот:
– Девчонку обыскали?
Мы сидели в освещенной одной лампочкой комнате, походившей на бетонную коробку. На одной стене висело зеркало, и я, подкованная детективными зарубежными сериалами, догадалась, что с другой стороны оно прозрачное как стекло. Железный стол с толстыми ножками был прикручен к полу, как будто может найтись сумасшедший, рискнувший унести его из помещения. Стулья тоже удерживались болтами в одном положении. Стоял такой жуткий холод, что я зябко ежилась, заворачиваясь в курточку и шмыгала носом, чувствуя ни с чем не сравнимую подавленность.
Сэм ходил от стены к стене, потом достал из кармана тонкий ключик, похоже, от почтового ящика, и с циничной улыбкой подростка нацарапал на побелке: «Я был здесь дважды!»
– Тебя за это не похвалят, – буркнула я и уставилась на кафельный пол.
– А нас сюда не по шерстке гладить привезли. – Сэм упал на стул и высокомерно поднял подбородок. Его волосы с белыми прядками очень воинственно топорщились на голове.
Неожиданно я почувствовала, как к горлу подступили слезы. Я шмыгнула еще разок и, к собственному ужасу, разразилась рыданиями. Сэм сильно испугался и неловко обнял меня за плечи:
– Маш, ты чего?
– Ничего! – Я вырвалась и, размазав ладонью слезы, встала.
– Маш?
– Отстань! – Я почувствовала себя еще гаже, а потом меня прорвало: – Скоро Новый год, а у меня елку разбили. Все будут кушать оливье и накачиваться шампанским… – Поперек горла снова встал горький комок. – А я буду гнить в каком-нибудь подвале никому не нужная, потому что я не помню ни своей семьи, ни себя самой! Ничего!
– И потому ты ревешь? – изумился Сэм. – Ты любишь оливье?
– Ненавижу! – с чувством отозвалась я и истерично хохотнула: – Но это не значит, что я не могу о нем поплакать!
Мы переглянулись и залились нервозным удушающим смехом, от которого надрывался живот, и хотелось согнуться пополам.
– Что они делают?
Двое, сидевших за стеклом в кромешной темноте, недоуменно переглядывались и рассматривали тень и инферна, задыхавшихся от веселья.
Девушка и чертенок едва не рыдали, обнимались и толкались, заливаясь смехом.
– Они ржут, как лошади! – отозвался второй, хмурясь.
Впервые на его долгой памяти в комнате для допросов кто-то веселился, а не погибал от вящего ужаса в предчувствии последних минут.
– Это плохо? – снова поинтересовался первый, который на все события безоговорочно принимал точку зрения приятеля, имевшего больший опыт работы в Зачистке.
Вместе с этими словами железная дверь сорвалась с петель и накрыла обоих служащих своим тяжелым многокилограммовым телом. От взвившегося душного воздуха зеркало-стекло пошло крохотными трещинками, а потом с глухим треском осыпалось на пол. Двое в каменной клетке испуганно замолчали, и как совята, вытаращились в открывшийся черный провал, откуда валил желтый дым.
Виталик ехал в большом лифте с зеркалом от пола до потолка и цветочной кадкой в углу, не оставлявшей места для второго пассажира. В носу все еще стоял тяжелый запах духов Владилены, а в ушах раздавался ее пронзительный крик. Она была страшна в гневе! Он с содроганием снова вспомнил, как исказились ее черты и под ними проступило нечто такое… какая-то страшная рожа, похожая на волчью пасть. Наверное, то вылезло настоящее нутро блестящей истинной.
У мужчины все еще тряслись поджилки, и неприятно подводило живот. Теперь он уверился окончательно, что по окончании задания, его тоже сотрут. Владилена не пожелает оставить свидетелей. Ему повезет, если уберут хотя бы цвет, как поступили с Даниилом Покровским, приятелем Марии Комаровой, а могут стереть и физически…
Виталик содрогнулся и нервно сглотнул.
Как только двери лифта отворились на минус третьем этаже, и показался пустой коридор, заполненный желтым едким туманом, он сразу понял, что случилась катастрофа сродни атомной войне. Сгорая от страха, Виталик бросился к комнате допросов, а когда вместо железной двери увидел вывернутые петли и беспросветную пустоту, схватился за голову в шапочке и, подвывая, осел по стене.
Войти внутрь сил не нашлось.
Бордовый внедорожник бодро съедал километры заледенелой дороги. По обочинам горбатились черные сугробы. Голый лес по обеим сторонам представлял собой унылый частокол. Зимний день заполнялся серым полумраком, разбавляемым горящими глазами автомобильных фар. Он настигал и укутывал нас. Отвернувшись, я таращилась в окно на мелькавшие пейзажи. Не могла заставить себя посмотреть на человека, которого, как мне казалось, знала.
Сомерсет пригрелся и, стянув с взлохмаченных волос кепку, задремал. Его лицо казалось до странности бледным и заостренным. Отчего-то он, чудной худой подросток, вызывал теплое и доброе чувство где-то в уголочке сердца. Тот, кто вел машину, сильно нервничал из-за того, что я не задавала вопросов, не упрекала, не благодарила, а тихо молчала.
– Маша.
– Тебя хотя бы Эдиком зовут? – холодно отозвалась я.
– Эдиком, – кивнул он.
– Ну, облегчение. Чего я еще не знаю о тебе, кроме того, что ты умеешь напускать вонючего тумана?
– Маш… – голос его звучал виновато и расстроено.
Я, наконец, пристально посмотрела на него. Эдик усталым взглядом следил за чернеющей лентой дороги. Видно эффектный дым в комнате для допросов дался ему не просто, и выпил силы до самого донышка.
– Спасибо тебе, конечно, что вытащил нас оттуда и все такое. Правда, от всей души спасибо. Но, веришь, все равно мерзко. Как будто в грязи вываляли. Я живу, ничего не помню и не знаю, а тут вдруг… – я запнулась, не находя слов. – Смешно тебе, наверное, было, когда я с круглыми глазами по квартире носилась и тыкала тебе в лицо дурацким ежедневником…
– Не смешно.
– Не верю, слышишь, не верю тебе ни черта!!! – прошипела я, выходя из себя.
– Что случилось?! – подпрыгнул на заднем сиденье очухавшийся Сэм и сонно захлопал ресницами.
– Ничего! – рявкнули мы с Эдуардом в унисон.
– А-а-а-а, – понятливо кивнул мальчишка и сделал вид, что моментально заснул обратно.
– Кто ты, Эдик, и откуда ты взялся?