Всю жизнь ненавидела цитрусовые, но вдруг поняла, что сказала искренне.
– Я тоже. – Кажется, он удивился.
Парень исчез за занавесом, на столе остался лежать тонкий металлический аппаратик телефона с еще не потухшим экраном. «Самое время для игры! Завтра! Делайте ставки, мальчики! Кошка». Я быстро отвернулась, состроив вид, что не подглядела кусочек его чужой жизни. Филипп вернулся с двумя стаканами сока со льдом и тонкими полосатыми трубочками. Поставив их на стол рядом с телефоном, он сел очень близко ко мне, что голова закружилась от тонкого запаха одеколона.
– Так значит, ты предпочитаешь черный хлеб? Насыщает?
– Вполне.
– Но приедается. – Вырисовывая пальцем на моем колене круги, пробормотал он.
– Зато привычно.
Синие глаза блестели в неярком свете, а лицо казалось совершенным. Сердце забилось так громко, что, кажется, его стук услышали бы на луне. И в тот момент, я поняла, что пропала. Меня утягивает в темный омут, и выбираться из него придется долго и мучительно.
– Но ведь сегодня ты решилась на клубнику со сливками. – Он не спрашивал, а утверждал.
– Но ведь ты и выбора мне не оставил.
– Конечно, оставил, просто ты его не заметила.
Он проникал под кожу, будоражил душу, медленно терзая меня.
– Ты так смотришь, словно пытаешься приворожить. – Скривила я губы в улыбке, нервной и слишком фальшивой от волнения. Глупая шутка прозвучала некстати.
– А может, пытаюсь? Тебе страшно?
– А должно быть?
– Нет. – Прошептали его губы так близко, что стало обидно, что он отодвинулся, так и не поцеловав меня.
Я плохо помнила, о чем мы еще говорили или не говорили, как добирались в метро, а потом брели по холодной улице, и его пиджак из тонкой мягкой кожи, слишком большой для меня, грел мои плечи. Мне хотелось, чтобы вечер не заканчивался, и я бы не осталась в темной квартире одна, охваченная глумящимися демонами. Филипп каким-то чудом спугнул их, заставил замолчать и притаиться. Хотя, оно не удивляло – ведь он был волшебником. Кажется.
Лифт в подъезде заработал, зато на всех лестничных клетках отключили электричество, как будто глупый шутник побил лампочки. Я открывала дверь, гремя ключами. Филипп, привалившись плечом к косяку, терпеливо следил за моими попытками попасть в темноте в замочную скважину. Потом его горячая ладонь накрыла мою руку, помогая. Замок щелкнул, поддавшись, я прикусила губу не в силах произнести ненужные слова. Парень молчал, разглядывая меня в немом ожидании, а потом все-таки спросил:
– Пригласишь?
– Мы уже пили чай. – Под его насмешливым взглядом я почувствовала себя глупышкой и зарделась.
– Мы пили сок. – Поправил он. – Но так и не добрались до клубники со сливками…
Это был самый сладкий и волнующий поцелуй, нежный и одновременно требовательный, от которого кружилась голова, и улетучились все мысли. Тело само подалось вперед, чтобы прижаться к горячему сильному мужчине.
Он отпустил, и я тут же почувствовала острое разочарование, входя в квартиру. Руки тряслись, пальцы едва нащупали выключатель.
– Не включай свет, – попросил он, по-прежнему стоя за дверью. – Так я могу зайти?
– Да. – Едва слышно прошептала я…
Филипп заснул, лежа на спине, а я свернулась клубочком рядом и разглядывала в темноте идеальный профиль, правильный нос, бледную кожу без намека на щетину, твердо сжатые губы и нахмуренные брови. Похоже, во сне он боролся с собственными демонами.
Через незакрытые шторы надо мной насмехалась круглая, как блин, луна, и рисовала на ковре голубоватую дорожку. Видение полоснуло мгновенно:
… Надгробная мраморная плита с чужим именем. Белая мужская рубашка, вспыхнувшая, словно фитилек. Бордовая густая жидкость, похожая на кровь, медленно, словно увязнув во временном киселе, разлетавшаяся в разные стороны. И от каждой упавшей капли языки пламени, шипя, съеживались, угасая и остывая…
Я вскрикнула в ужасе, возвращаясь в собственную спальню. Увиденное было неправильным, противоестественным, разрушительным! Оно не должно было случиться! Никогда!
– Саша, что такое? – Филипп, проснувшись, резко сел. – Мне показалось, что ты заплакала. – Он, вглядываясь, сжал мое лицо в горячих ладонях.
– Нет, все хорошо. – Даже говорить удавалось с трудом. Я прикрыла глаза, словно они оказались виноваты в дурной шутке моих демонов.
Он задумчиво кивнул, поцеловал меня в кончик носа, кажется, успокоившись, и тихо спросил, наверное, только потому, что так принято спрашивать:
– Тебе было больно?
Я отрицательно покачала головой, ведь именно подобного ответа он ждал.
Мне отчаянно хотелось чувствовать объятия и поддержку, чтобы мой первый раз произошел как в давнем видении, полном нежности и любви.
К сожаленью, действительность всегда проще, а главное прозаичнее.
Филипп больше не обнял меня.
И он ушел еще до рассвета, когда я отчаянно делала вид, что сплю, и глотала слезы.
Он тихо оделся, потом его шаги прошелестели по комнате. Под ногой в коридоре скрипнула провалившаяся паркетная дощечка, хлопнула входная дверь, и в пустой квартире стало страшно и холодно.
Я так и не нашла в себе сил открыть глаза. Я не могла остановить того, кто решил за нас двоих, что нам не стоит вместе встречать следующее утро.
* * *
Филипп не смог бы объяснить точно, что произошло. Обычная человеческая девушка Александра притягивала его настолько, что казалась мучительным демоном, хитрой русалкой. В какой-то момент она стала его целью, недоступной и неправильной. В маленькой темной спальне, на девичьей кровати он чувствовал невероятное влечение, кружившее голову, настоящий морок. И все оборвалось. Резко и неожиданно, словно кто-то огромными ножницами перерезал натянутые нитки острых эмоций. Саша снова превратилась в неприметную девчонку, слишком рыжую, чтобы считаться хотя бы миловидной. В какой-то момент Филипп проснулся и понял, что свободен, окутывавшего голову туманного чувства не осталось. Все произошло, как обычно: девушки всегда летели на него, как мотыльки, и Александра оказалась очередной. Хотя, конечно, стоило ее разбудить, чтобы попрощаться и попросить закрыть за ним дверь.
Проспав весь день и пропустив институт, Филипп с чистой совестью спустился в столовую, где за большим овальным столом ужинала вся семья, собравшаяся в полном составе. Тихие семейные вечера в Гнезде всегда выходили шумными и скандальными, за трапезой царил вокзальный гвалт. Все говорили одновременно, делясь последними новостями, никто и не думал прислушиваться к другому собеседнику. Горел большой камин, не дававший жара, а зажженный только для уюта (у Аиды имелся особый пунктик). Над столом висела большая люстра, и летали перечница с солонкой, устремляясь то к одной, то к другой тарелке. Ложки сами собой раскладывали салат, а жареная тушка курицы шевелила ногами.