Он, как таракан, шевелил рыжими усами, находясь в сильно взвинченном состоянии.
Я глубоко вздохнула и выпалила:
– Я знаю, что вам это не понравится, но я хочу забрать документы с факультета. – Эта версия правды пришлась как раз вовремя.
Философия не для меня, она приносит одни несчастья.
В кухне воцарилась грозная тишина. Отец коротко сердито выдохнул, а после паузы пробормотал явно расстроено:
– Если каждый месяц менять институт, то так недолго выучиться на уборщицу.
– Вряд ли я доживу до конца учебы. – Пожала я плечами, высказывая еще одну страшную, витающую вокруг нас правду.
Мама подавилась сигаретным дымом и хрипло раскашлялась. Отец открыл рот, собираясь что-то сказать, но вместо этого посмотрел на меня с омерзительной жалостью.
– Саша, что ты такое говоришь? – Выдохнула мамаша.
– Ладна, мам, – я криво усмехнулась, снова усаживаясь на стул, – шутка неудачная.
– Саш, – папа помолчал, – ну, если ты считаешь, что тебе так будет лучше. Только обидно, если ты решила оставить учебу из-за этого парня, – проворчал он сердито.
– Я ухожу, потому что больше не верю во вторые шансы, если вам угодно. – Безразлично пожала я плечами. – Можете занести этот факт в диссертацию.
Родители ничего не ответили, тяжело переглянувшись. Потом папа признался:
– Мы думаем, что ты что-то употребляешь.
Я только усмехнулась, покачав головой.
В этот день я так и не смогла найти в себе важной капли смелости, чтобы пойти на факультет. От одной мысли, что, возможно, придется лицом к лицу столкнуться с обоими братьями Вестичами, перехватывало дыхание и влажнели ладони. Вечером я трусливо позвонила Катерине, предложив завтра поехать вместе. Приятельница обрадовалась, вероятно, ощущая ко мне искреннюю симпатию. Чувство самосохранения требовало защиты и невольных охранников.
На следующий день страх отступил, и налетели чувства гораздо сложнее и противоречивее. Жалобная обида на Филиппа за его буквальное насилие надо мной терзала и мучила. Но холодный рассудок повторял, как заевшая граммофонная пластинка, что от него, чертовой злой феи, причинявшей мне одни страдания и вред, стоит держаться подальше. Как можно дальше. И мне не хотелось признаваться самой себе, что мои резкие, угловатые движения, пока я одевалась и умывалась, пропитаны истерикой.
От ливня, сбивавшего желтые листья под колеса автомобилей, на улице даже утром царили грязные сумерки. Налетал холодный ветер, желая растрепать косу, он бросал в лицо пригоршни острых дождевых капель и выворачивал наизнанку зонт. Всю дорогу в метро Катя весело щебетала, как всегда румяная и жизнерадостная. Похоже, даже паршивая погода была не в состоянии испортить ее хорошее настроение. Когда мы шли по аллее, заваленной опавшей листвой, от станции подземки к зданию факультета, то у меня, как у последней трусишки, дрожали руки. Зонт пришлось положить на плечо, чтобы подруга не заметила моего взвинченного состояния. Но, когда на автомобильной стоянке, не оказалось знакомых спортивных купе, то я облегченно перевела дыхание.
В большом холле с широкой лестницей мельтешили студенты, стоял непрекращающийся ни на минуту привычный гомон. На стене как раз напротив входа с хмурым охранником у дверей, проверявшим студенческие билеты, висели портреты известных философов, и через бежевую краску проглядывался символ перекрещенных серпа и молота. Говорили, что его закрашивали каждое лето, но красные знаки, будто заколдованные все равно проявлялись.
Попрощавшись с Катей, спешившей на первую пару, я поднялась на лифте, направляясь в деканат. К счастью, в приемной не оказалось девушки-цербера, ее компьютер спал темным одиноким экраном, а стол радовал чистотой. Я постучалась в кабинет и, не дождавшись разрешения, заглянула, с изумлением обнаружив за столом преподавателя по латыни, имени которого так и не запомнила. Похоже, именно он являлся главным начальником на факультете.
Мужчина с неудовольствием оторвался от изучения каких-то бумаг, а, завидев меня, и вовсе кисло сморщился, констатировав, как самый печальный за весь сегодняшний день факт:
– Александра Антонова.
– Здрасте. – Я топталась на пороге и мяла лямки рюкзака. – Можно?
– Надолго? – Он снял очки и потер переносицу. – За три предложения уложишься? По латыни.
Я кивнула и выпалила, путая латинские и английские слова, отчего получилась неудобоваримая смесь:
– Я решила уйти с факультета и хочу забрать документы. Что мне нужно для этого сделать?
– Чего ты сказала? – Вытаращился преподаватель.
– Я поняла, что философия не мое. – Потерпев полное фиаско в объяснениях, повторила я уже по-русски.
– Так. – Он скривился и ткнул пальцем на стул напротив себя. – Садись.
Нерешительно я прошла и присела на краешек, примостив рюкзак на полу в ногах.
– Ты зачем сюда поступала? – Задал он очередной вопрос.
– Думала, что философия поможет мне разобраться в себе, но сейчас поняла – мне поможет только хороший психиатр. В моем доме как раз живут двое, поэтому…
– Ты поняла, это за четыре недели учебы? – Уточнил декан, отчего-то краснея. На его лысине блеснули капельки пота, и мужчина быстро обтер голову мятым носовым платком.
– Да. – Каялась я, как на исповеди. – Хуже всего логика. Никогда еще не встречала более алогичного предмета. К тому же нас еще не успели чему-то научить, а уже заставили сдать десяток контрольных. Ну, – пришлось признаться, – или не сдать.
– Так. – Глубокомысленно выдавил он и снова замолчал, поэтому пришлось продолжить, чтобы заполнить возникшую неловкую паузу:
– Я знаю, что нужно написать заявление и получить справку. Я сама все сделаю в ректорате, просто будет нужна ваша виза, иначе документы не отдадут…
– Ты понимаешь, что, поступив сюда, ты заняла место того, кто действительно хотел изучать предмет? Ты сейчас уходишь, а тот замечательный студент оставил свою мечту и учится на какого-нибудь инженера, – в голосе декана прозвучало презрение. – Ты разрушила своими руками чьи-то устремления.
– Это все философия. – Усмехнулась я. – Я не намерена думать за других, и серьезно хочу уйти.
– Родители знают? – Тон поменялся из нравоучительного в деловой.
– Да.
– Что говорят?
– Это мои решения. Я достаточно взрослая, чтобы принимать их.
– Ты так считаешь?
– Я читала свою жизнь в диссертации родителей, на шестистах листах они проанализировали все мои поступки от младенчества до юности. Когда такое видишь, быстро взрослеешь.
– Я не поставлю тебе визу. – Спокойно заявил декан и довольно откинулся на скрипнувшую спинку кресла на колесиках.
– Как? – Вытаращилась я, открыв рот.