Мне нужно было представить этих тварей из туч. Щупальца, пронизанные серебром и золотом, белоснежные мускулы чистой магии. Боль швырнула меня на колени. Джонти протянул ко мне руку и я зашипела:
– Не трожь меня!
Магия жаждала пустить кому-то кровь. Стоило ему меня тронуть, и она нашла бы себе цель.
Я закрыла глаза, мысленно рисуя нужную картину. И когда увидела ее в голове - сияющую, плывущую, - я снова вытянула вверх левую руку и бросила в мысленный образ всю эту режущую боль. На один слепящий, захватывающий дух миг боль усилилась: все вокруг на миг превратилось в боль, в бездну боли. А потом я снова смогла дышать, боль отошла… и я поняла, что рука крови нашла себе занятие.
Я не открывала глаз, чтобы ни на кого не отвлечься - боялась снова повредить гоблинам, если их увижу. Я знала, чьей крови хочу. Они летали высоко у нас над головами. Я думала об этих прекрасных существах. Почему они должны быть ужасными? Страна фейри так красива, зачем в ней жить ужасам и кошмарам?
Над головой зашумели крылья, и я открыла глаза. Я лежала навзничь на плаще Падуба, хотя не помнила, когда упала. Над нами, так низко, что задевали крыльями колпак Джонти, летели лебеди. Они блистали белизной в лунном сиянии - больше двух десятков, и не померещилось ли мне то, что я видела у них на шеях? У них там правда золотые ошейники? Быть не может - это только легенды…
Колпак, которого я не помнила по имени, произнес мои мысли вслух:
– У них на шеях золотые цепи.
А потом я услышала клич гусиной стаи. Гуси пролетели над нашими макушками, следуя тем же курсом, что и лебеди. Я запуталась в полах фэбээровского пальто, вставая, и чуть не упала. Джонти меня подхватил, и ни со мной, ни с ним ничего не случилось. Я чувствовала легкость и приподнятость, словно рука крови вдруг стала чем-то другим. О чем я подумала перед тем, как над нами полетели лебеди? Что красота в волшебной стране слишком часто оборачивается кошмаром?
Теперь над нами летели журавли - птицы моего отца, его символ. Они летели низко и взмахивали крыльями, будто салютуя нам.
– Они падают! - закричал Битек.
Я посмотрела, куда он показывает. Грозовые тучи исчезли, а с ними и большинство тварей. Их было так много - они просто кишели, - а теперь осталось только несколько, меньше десяти, и одна уже рухнула на лес. Вот упала вторая, и я услышала, как с пушечным треском ломаются ветки под ее тяжестью, и увидела, как бросились врассыпную мужчины - слишком далеко, чтобы понять, кто именно. Жив ли Дойль? А Мистраль? Успела ли моя магия вовремя?
Мысленно мне пришлось наконец признать, что важнее всех для меня Дойль. Риса я тоже люблю, но не так, как Дойля. Я согласилась с собой. Признала, пусть не вслух, что если Дойль умрет, то с ним умрет что-то во мне. Это случилось тогда, на парковке, когда он втолкнул в машину меня и Мороза, когда отдал меня Морозу. «Если не я, то ты», - сказал он Морозу. Мороза я тоже любила, но теперь я поняла. Если бы я сейчас выбирала себе короля, я знаю, кто бы им стал.
Жаль, что выбор зависел не только от меня.
Они бежали к нам, и гоблины расступились, образовав для моих стражей коридор. Когда я наконец разглядела высокую черную фигуру, что-то отпустило у меня в груди, и я расплакалась. И пошла к нему. Не чувствуя мерзлой травы под ногами, не чувствуя колких стеблей. Потом я побежала, и рядом со мной бежали красные Колпаки. Я подобрала полы пальто, как подол длинного платья, чтобы не мешало бежать.
У Дойля оказались спутники - собаки, огромные черные собаки вились у его ног. Я вдруг вспомнила сон, в котором я видела его с такими собаками, и земля поплыла у меня из-под ног, видения и реальность смешались в глазах. Собаки подбежали ко мне раньше, терлись об меня теплыми боками, громадные пасти дышали жаром мне в лицо, когда я тянулась их погладить, встав на колени. Черная шерсть покалывала ладони магией.
Под моей рукой собачья спина дернулась, шерсть стала мягче и тоньше, тело не таким плотным. Я подняла глаза и увидела изящную гончую - гладкую, белую, с рыжими ушами. У другой морда была наполовину рыжая, наполовину белая, словно кто-то покрасил точно половину морды. Никогда в жизни не видела такой красивой собаки.
Но тут передо мной оказался Дойль, и я бросилась к нему в объятия. Он поднял меня на руки и сжал почти до боли. И я хотела, чтобы он крепко-крепко меня прижимал. Хотела чувствовать, что он настоящий. Знать, что он живой. Мне нужно было его трогать, чтобы убедиться, что это правда. Нужно было, чтобы он трогал меня, чтобы убедил, что он все так же мой Мрак, мой Дойль.
Он шептал мне в макушку: «Мерри, Мерри, Мерри».
А я цеплялась за него, растеряв все слова, и плакала.
Все остались живы, даже полицейские, хотя кое-кто от виденного тронулся умом. Аблойк напоил их из своего кубка, и они заснули волшебным сном, от которого очнутся, забыв обо всех кошмарах. Магия не всегда плохая штука.
Черные собаки оказались чудесными: они превращались в зависимости от того, кто их гладил. Под рукой Аблойка они становились маленькими собачками, будто созданными, чтобы лениво лежать у камина, белыми с рыжими пятнами - болонками страны фейри. Прикосновение Мистраля превращало их в громадных ирландских волкодавов, не в тощих выродившихся современных собак, а в гигантов, которых так боялись римляне - такие псы могли перекусить хребет лошади. Еще кто-то превратил одну в зеленошерстную Ку Ши [4] , и собака радостно помчалась к холму Благих. Интересно, что подумает при виде ее король Таранис? Наверное, объявит свидетельством своей растущей силы.
Вместе с давно утерянным достоянием страны фейри ко мне вернулись те, кого я ценила гораздо больше. Голос Галена заставил меня повернуться в объятиях Дойля. Гален бежал по снегу, а на его пути расцветали цветы, словно там, где он прошел, наступала весна. И все остальные, кто исчез в мертвом саду, были с ним. Никка появился посреди облака фей-крошек, и Аматеон - у него на груди неоновой кровью сиял вытатуированный плуг. Я заметила Готорна: в темных волосах у него мерцали живые цветы. Волосы Адайра развевались ореолом огня, такого яркого, что лица было почти не разглядеть. Айслинг шел в стайке певчих птиц; он был обнажен, только клочок черной вуали прикрывал лицо.
Не видно было одного Онилвина. Я подумала, что сад оставил его себе, но тут услышала, как кто-то далеко зовет меня по имени. А следом донесся отчаянный крик Онилвина: «Нет, мой господин, нет!».
– Не может быть… - прошептала я, взглянула на Дойля и увидела, как на его лице тоже проступает страх.
– Это он, - подтвердил Никка.
Гален прижался ко мне, словно к последней опоре в мире. Дойль немного разнял руки, давая ему обнять меня.