— Они есть у меня. Но я выступаю от ее имени. Я хочу предложить их вам.
— А кто вы такой?
Я пожал плечами.
— Джонатан Дерри. Можете позвонить ей и проверить, если хотите, — я указал на ряд телефонов. — Она за меня поручится.
— А эти программы, они у вас с собой?
— Нет, — сказал я. — Я подумал, что нам сперва следует договориться.
— Гм-м.
Лицо его оставалось бесстрастным, но чувствовалось, что он лихорадочно размышляет и никак не может решиться.
— Я не стану предлагать вам приобрести их не глядя, — сказал я. Но могу вас заверить, что они работают.
Это не произвело никакого видимого эффекта. Внутренняя борьба продолжалась; и разрешил ее не Гилберт и не я, а прибытие третьего лица.
Снаружи хлопнула дверь машины, и из прихожей послышались шаги. Гилберт вскинул голову, прислушиваясь, и из-за приоткрытой двери окликнули:
— Пап!
— Я тут, — сказал Гилберт.
И вошел сын Гилберта. Сын Гилберта, который являлся в мой дом с пистолетом.
Я застыл от изумления, и мои чувства, должно быть, отразились у меня на лице. Впрочем, и сын Гилберта был изумлен не меньше моего. Я взглянул на его отца, и только сейчас сообразил, что он в точности соответствует тому описанию человека, явившегося в дом Питера за кассетами, которое дала мне Сара: средних лет, обыкновенный, довольно толстый. Того самого человека, которому Сара сказала, что кассеты у ее мужа.
У меня перехватило дыхание, словно меня ударили под дых. Знать, чего не стоит делать...
Я ведь чувствовал, что незнание опасно! Но так и не выяснил того, что следовало знать. Знай я одну-единственную мелочь, я бы нипочем сюда не явился. Но кто же мог знать, что у мистера Лотто Гилберта может быть сын-громила с итальянской рожей? Нет, не стоило мне преследовать Моисея...
— Это мой сын, Анджело, — представил Гилберт. Анджело инстинктивно дернул правой рукой в сторону левой подмышки — хотел схватиться за пистолет. Но на нем была свободная замшевая куртка и джинсы, и он был без оружия. «Благодарю тебя, господи, за маленький подарок», — подумал я.
В левой руке у него был тот самый пакет, который я отправил в Кембридж. Пакет был вскрыт, и Анджело бережно придерживал его дыркой вверх, чтобы кассеты не вывалились.
Дар речи вернулся к нему раньше, чем ко мне. Вместе с наглостью и злобой.
— Чего этот лох сюда приперся? — поинтересовался он.
— Он пришел, чтобы продать компьютерные кассеты.
Анджело расхохотался.
— Я же тебе говорил, что получу их даром! Этот лох мне их сам прислал. Я же говорил, что он их пришлет! — Он насмешливо помахал пакетом. Ты выжил из ума, когда предложил этой ирландской ведьме кучу денег! Лучше бы ты разрешил мне вытряхнуть из нее эти бумажонки в тот же день, как помер ее старик. У тебя, папаша, мозгов маловато. Тебе надо было рассказать мне все с самого начала, а не тогда, когда дело уже запуталось.
Вел он себя, словно молодой бык, нападающий на старого. Он явно бунтовал против отца, и бунт зашел уже слишком далеко. Парень самоутверждался.
И, как я заподозрил, представление это разыгрывалось отчасти и для меня тоже. Он желал показать мне, что, хотя в прошлый раз одержал верх я, все равно он меня круче.
— Как сюда попал этот недоносок? — осведомился он.
Гилберт то ли не обращал внимания на его хамский тон, то ли мирился с ним.
— Его прислала миссис О'Рорке, — ответил он. Ни тому, ни другому не пришло в голову задать мне весьма неприятный вопрос, откуда я знаю миссис О'Рорке. Если бы они до этого додумались, я бы за свою шкуру дорого не дал.
Я счел, что в данном конкретном случае безопаснее как раз ничего не знать, и благоразумно решил не подавать виду, что я осведомлен о существовании и смерти Криса Норвуда.
— А откуда у него кассеты на продажу, — коварно поинтересовался Анджело, — если он уже отослал их мне?
Глаза Гилберта сузились, шея напряглась, и я увидел, что старый бык, которому бросает вызов Анджело, все еще крепок и хорошо охраняет свою территорию.
— Н-ну? — обратился он ко мне. Анджело ждал. В его глазах и на лице отражалось нарастающее пьянящее торжество, и это пугающее отсутствие всяких внутренних тормозов, подмеченное мною еще в прошлый раз. Я подумал, что опаснее всего именно эта его бесшабашность.
— Я отправил копии, — сказал я, указывая на пакет у него в руке. Это копии.
— Копии? — Анджело на миг призадумался.
Потом с подозрением спросил:
— А почему ты отправил копии?
— Потому что оригиналы принадлежат миссис О'Рорке. Они не мои, и отдать их вам я не мог. Но я не хотел, чтобы вы с вашим приятелем снова заявились ко мне и принялись размахивать оружием, поэтому копии я послал вам.
Я не предполагал, что увижу вас еще раз. Я просто хотел от вас избавиться.
Я не знал, что вы — сын мистера Гилберта.
— Оружием? — резко переспросил Гилберт. — Каким оружием?!
— Пистолетом.
— Анджело! — теперь в голосе Гилберта явственно звучал гнев. — Я запретил тебе — запретил, слышишь! — брать с собой этот пистолет. Я тебя посылал попросить эти кассеты. По-про-сить! Или купить.
— Пригрозить дешевле, — ответил Анджело. — И я больше не ребенок.
В гробу я видал твои запреты.
Они уставились друг на друга, не скрывая взаимной ненависти.
— Пистолет — для самозащиты, — подчеркнуто произнес Гилберт. — И он принадлежит мне. Не смей угрожать им людям! И вообще не смей выносить его из дома. Не забывай, ты все еще живешь за мой счет, и, пока ты работаешь на меня и живешь в этом доме, ты должен делать то, что я говорю. Забудь об этой пушке, понял?
«Господи Иисусе! — подумал я. — Он еще не знает про Криса Норвуда!»
— Ты сам научил меня стрелять! — вызывающе сказал Анджело.
— Это же было для развлечения! — ответил Гилберт, не подозревая, что его сын предпочитает развлекаться охотой на живых людей.
Я прервал конфликт отцов и детей и сказал Гилберту:
— Ну вот, кассеты у вас. Так вы заплатите миссис О'Рорке?
— Папаша, не дури! — вмешался Анджело. Я не обратил на него внимания. Я обращался к его отцу:
— Вы уже готовы были проявить щедрость. Так проявите же ее!
На самом деле я на это не рассчитывал. Я просто хотел его отвлечь, заставить думать о чем-то обыденном, чтобы не дать ему задуматься.
— Не слушай его! — сказал Анджело. — Он же лох!
На лице Гилберта отразились слова его сына. Он смерил меня взглядом с тем же видом внутреннего превосходства, уверенности, что все вокруг дураки, кроме него.