– Так, – подтвердил Ужвалда, вылизывая тарелку из-под супа.

– Вот, – продолжил Фома. – А выводы самые неутешительные: по всей видимости, муха страшно комплексовала на тему неуверенности в себе, в результате чего в одной из критических ситуаций – в данном случае в полёте над кипящей кастрюлей – она полностью потеряла контроль и… И всё – вилы. Контроль потеряла, понимаешь, Кувалда?

– Да.

– Комплексовала же она из-за невозможности реализовать мотивированное поведение – хотела есть, но боялась свариться, – говорил Фома и очень нравился самому себе как философ. – На базе чего у неё, вероятно, развился невроз, что и привело к известным последствиям. А ещё возможно и то, что у неё были некоторые опасения, что она окажется неспособной реализовать важнейшие устремления – нажраться – или окажется несостоятельной при предъявлении ей тех или иных требований. То есть и яблочко съесть, и жопку не ободрать. Ты меня понимаешь?

– Конечно, – ответил Ужвалда, доедая своё «второе».

А Фома продолжал, глядя то в остывший суп, то в глупые глаза Ужвалды:

– Вот. Но скорее всего, она пыталась прогнозировать ситуацию, но недостаток информации не позволил ей всё полноценно проанализировать, а в результате – неосознанное чувство тревоги, смешиваясь с надеждой на положительный исход, увеличило силу отрицательных эмоций. В общем, инфаркт она себе заработала исключительно из-за своей дурости. Всё могло быть иначе, но её мушиный мозг не допустил осознания информации, противоречащей представлению мухи о своей личности. Её мне искренне жаль, но всё равно, Ужвалда, в мире есть ещё много прекрасного. Вот, а ты говоришь, мочалки вязать…

– Давай я твой суп съем, – предложил Ужвалда, вклиниваясь в поток словесного сознания Фомы.

– Этот, с мухой?

– Ага.

– Ты что, Кувалда, хочешь, чтобы я подумал, что ты дикий?

– Почему это? – спросил Кувалда, обрадованный, что разговор перешёл на реальную почву. И тут же подтянул тарелку Фомы к себе.

– Есть насекомых – это низко. Ну, не то что низко. Не питательно, что ли… – сказал Фома и задумался. Он вспомнил, как сам хотел поймать и съесть комара.

– Питательно. Мясо, – сказал Ужвалда, профессионально вытаскивая из тарелки муху двумя пальцами.

– Ну она же… Падаль. Она в суп упала. Или… вдруг её специально подбросили? – предположил Фома и подумал, что он сам себе противоречит.

Пока он думал, Ужвалда съел ещё один суп и примерялся скорбным взглядом к остывающему «второму» Фомы.

Фома посмотрел на него, протянул свою тарелку и погрузился в размышления.

И пришла за ним Лидия Кузьминична, и посадила его в кастелянской на стул, и стала учить вязать мочалку. Лицо её теплело, а Фома ковырял спицами в жёстких нитках, путался, и его мысли были очень разными.

Верная Брыся не заставила долго себя ждать. Всего лишь через несколько дней раздался её звонок, Вика подхватилась и приехала к Брысе в больницу, несмотря на то что до начала её рабочей смены оставалось всего чуть больше часа.

Брыся встретила Вику у входа в больницу. Она курила на ступенечках – ведь на улицу опять вернулось лето.

– Вика, знаешь, чего Заурбеку не хватало? – сразу спросила она. – Интернета! Мучился он, бедный, грустил. А папенька его, добрый человек, догадался, приехал и настроил его малышу. Я почти час в Интернете просидела, Заурбек телефон свой моднецкий дал. А потом мы приняли ребёнка с педикулёзом, вот я тебе и позвонила.

– Спасибо, – сказала Вика и посмотрела так пронзительно, что Брысе стало не по себе.

– Я эту девочку специально для тебя в боксе мариную, – сказала Брыся, кинула окурок в урну и открыла дверь.

Но Вика задержала её:

– Стой. Ответь мне со всей прямотой русского врача: ты веришь в чудесное исцеление от вши?

– Верю, – ответила Брыся и снова удивилась Викиному пафосу.

– И я верю. Раз у меня ничего с транспортировкой не получается, придётся вошек своим ходом до больницы доставлять. Ты меня понимаешь?

Брыся подумала, что всё-таки плохо знала Вику, и сказала:

– Пойдём.

Несмотря на то что врачи ещё были в отделении, Брыся вместе с Викой заскочила в бокс, схватила бледненькую худосочную девочку, сидящую там с заплаканными глазами, и через десять минут Вика, незаметно улыбаясь, уже выбежала из детской больницы. Её волосы блестели на ярком солнце, до работы было ещё сорок минут, а через два дня планировался выходной.

ШОУ ДОЛЖНО И ПРОДОЛЖАЕТСЯ

А любовь к шахматам начала набирать обороты. Фома попросил друзей найти побольше журналов про шахматы и привезти ему в больницу. Ужвалда бросился читать их и скоро уже легко решал все шахматные задачи, с нескончаемой радостью отвечал на все вопросы в журнале. Фома не выиграл у него ни разу, просто ни одного разочка. Ужвалда напросился даже на партию с заведующим инфекционным отделением – и тоже выиграл. Ему ничего не оставалось, как играть с самим собой и с журналами, потому что достойных противников ему не было.

Фома понял, что это серьёзно, а сам продолжал учиться вязать мочалки, потому что Лидии Кузьминичне понравилось его учить. Время летело незаметно, и вот Фома отпраздновал ровно полтора месяца со дня своего положения в стены больницы.

Ушла в отпуск Галина Петровна, ей Фома преподнёс в подарок свою вторую мочалку, белую, с вкраплениями синей верёвки, очень модную. Первую – кособокую и похожую на больного ежа, Фома, стесняясь, подарил Вике, которая, конечно, обрадовалась, но ещё сильнее захотела как можно скорее вырвать его из этой больницы, раз он уже мочалки вяжет.

И Лишайников вскоре выздоровел, его торжественно проводили, он записал все телефоны Фомы и пообещал звонить регулярно. Несколько дней Фома и Кувалда были единственными больными на первом этаже, но затем в бывший номер Мхова и Лишайникова положили пациента, который два дня страдал, кряхтел и очень мучился – это было слышно через стену. В бокс к нему никого не пускали, кто-нибудь из медперсонала обязательно при нём находился. А когда больному явно полегчало, Фома улучил момент и прорвался к нему.

Его звали дядя Лёша Перистов, на вид ему было лет около сорока. Он лежал на кровати, пыхтел, шлёпал губами и сразу попросил Фому принести чего-нибудь поесть. Фома посмотрел на приспособления для сифонной клизмы, оставленные у постели больного, на лекарства и пустые пузырьки из-под них и решил, что лучше этого делать не надо.

– Что, и ты против меня? – сразу сказал тогда больной Перистов, хотел повернуться на другой бок, но только взвыл и остался лежать в прежней позе. – А? Вот как меня припёрло. Ни за что ведь человека держат, я бы и дома отлежался.

– А что с вами, дядя Лёша? – спросил Фома и, оглянувшись на окно в коридор, за которым пронеслась какая-то медсестра, взмахнул своим халатом, как пианист полами концертного фрака, и присел на свободную кровать.