Мои руки и ноги выражали неистовый протест. Мне не удавалось сдвинуть их больше чем на дюйм; я не мог предложить ноющим мышцам совсем никакой передышки. Я пришел к выводу, что это была поистине чудовищная месть. Какой смысл теперь вспоминать, что я сам потревожил Пависа и Онслоу с Глитбергом.
Ткните палкой гремучую змею и не удивляйтесь, если она вас укусит. Я собирался выяснять, не они ли похитили меня, а вместо того выяснил, что они сделали со всеми исчезнувшими деньгами.
Расплата за яхты. Главную опасность представляло упоминание о яхтах, а не о похищении. Яхтах, построенных на деньги налогоплательщиков фирмой электроники и Нэнтакетами из Нью-Йорка. Безвозвратно уплывшие на все четыре стороны. Обмененные на пачку восхитительной твердой валюты, которая лежит себе где-нибудь в иностранном банке и ждет, когда хозяева придут и заберут ее.
Тревор был связующим звеном между всеми членами банды. Возможно, именно ему первому пришла в голову мысль о яхтах. Я знал Конната Пависа, но даже не подумал об Уильяме Финче: во всяком случае, не так серьезно, как он явно подумал обо мне. Но от Тревора ниточка потянулась прямиком к мошенничеству и строительству парусников... пока пути Пависа и Финча не пересеклись.
Боль в руках и ногах усилилась, грудь как будто пронзали раскаленные стрелы.
Меня преследовала мысль: я не знаю, как вынести это. Не знаю как. Это невозможно.
Тревор, думал я. Тревор ни за что не оставил бы меня лежать вот так... как теперь... если бы понял. Тревор, который был глубоко огорчен моим растерзанным видом в полицейском участке и который, насколько я мог заметить, действительно заботился о моем здоровье.
О Боги, я бы с радостью вернулся в парусный отсек, думал я... в фургон... да в любое место, какое только можно придумать.
Некоторые мускулы дрожали. Интересно, вдруг мышцы просто перестанут действовать? Или мышечные волокна просто разорвутся? Или связки отстанут от костей? О, Бога ради, сказал я себе, тебе и без того есть о чем беспокоиться. Подумай о более приятных вещах.
Найти такую тему оказалось нелегко. Даже мысли о Гобелене не радовали. Я понимал, что вряд ли буду в состоянии скакать в розыгрыше Золотого кубка фирмы "Уитбред". Минуты тянулись мучительно медленно, раздвигались, удлинялись, превращаясь в часы. Разнообразные, разрозненные боли постепенно слились в жгучее пламя, охватившее все мое тело. Мысли разбегались, стали отрывочными, а затем, как мне кажется, их поток иссяк и высох.
Нестерпимая боль разрывала меня изнутри, свирепая и всеобъемлющая.
Нестерпимая... Нет такого слова, чтобы описать ее.
К утру я проделал долгий путь в запредельную страну, о существовании которой я прежде не подозревал. В другое измерение, где воспоминание о заурядной боли лишь вызывает смех.
Мир внутренний, скрытый от посторонних взглядов; империя мрака. Реальный мир отступил. Моя телесная оболочка как будто утратила свой привычный облик, я больше не чувствовал ни рук, ни ног, не представлял, где они находятся. Все поглотили багровые сумерки.
Я существовал как некая масса. Однородная. Одинокий сгусток материи, средоточие огня и тяжести, словно центр мироздания.
Исчезло все. Разума больше не было. Только чувство и вечность.
Шум заставил меня вернуться к действительности. Говорили люди. Голоса раздавались в доме. Я увидел, что снова наступил день и яркий свет тонкими лучиками пробивается по краям штор. Я попробовал крикнуть и не смог.
Шаги пересекали холл в разных направлениях, и – наконец, наконец! кто-то открыл дверь и зажег свет. Вошли две женщины. Я смотрел на них, а они смотрели на меня: обе стороны не верили своим глазам. Это были Хилари Пинлок и Джосси.
Хилари разрезала столовые салфетки в красную клетку маленькими маникюрными ножницами, которые извлекла из сумочки.
Я попытался сесть и продемонстрировать должное присутствие духа, но растянутые мышцы не желали слушаться. В результате я уткнулся лицом в ее грудь, из горла рвались неудержимые сдавленные стоны.
– Все хорошо, Ро. Все хорошо, милый мой, милый мой.
Она крепко и настойчиво обнимала меня худыми руками, нежно баюкая, принимая на себя нестерпимую боль, страдая вместе со мной, как мать. Мать, сестра, возлюбленная, дитя... женщина, не подходившая ни к одной из категорий и делавшая расплывчатыми грани между ними.
Я набрал полный рот пуговиц на кофточке, и моя душа обрела покой.
Она обхватила меня рукой за пояс и кое-как дотащила до ближайшего кресла. Джосси стояла и смотрела, и на ее лице читалось потрясение более глубокое, чем в тот миг, когда они обнаружили меня.
– Вы хоть понимаете, – сказала она, – что отец уехал?
Я не был расположен к разговорам.
– Вы слышали? – не унималась Джосси. Ее голос звучал взвинченно, враждебно. – Отец уехал. Ушел. Бросил всех лошадей. Слышите? Он забрал половину бумаг из кабинета и сжег их, а эта леди утверждает, будто бы все потому, что мой отец вор, а вы... вы собираетесь донести на него Нэнтакетам и полиции.
Большие глаза смотели сурово.
– И на Тревора тоже. На Тревора! Я знаю его всю жизнь. Как вы могли?
И вы знали... знали в воскресенье... весь день... что вы намерены сделать.
Вы пригласили меня с собой и знали, что скоро погубите всех нас. Я ненавижу вас.
Хилари сделала два широких шага, схватила ее за плечи и решительно встряхнула.
– Замолчи, бестолковая девчонка. Открой свои глупые глаза. Он сделал все это ради тебя.
Джосси рывком высвободилась.
– Что вы имеете в виду? – требовательно спросила она.
– Он не хотел, чтобы твой отец сел в тюрьму. Потому что он – твой отец. Он отправил туда других, но не хотел, чтобы арестовали твоего отца и Тревора Кинга. И поэтому предупредил их и дал время замести следы. Уничтожить улики. Документы и письменные свидетельства. – Она быстро оглянулась на меня. – Он говорил мне в субботу, что намерен рассказать твоему отцу, как много знает, и предложить сделку. Время, достаточно времени, если Финч согласится уничтожить следы и уехать, причинив тебе как можно меньше боли.
Время бежать до того, как придет полиция и конфискует его паспорт. Время, чтобы устроить свою жизнь наилучшим образом. И они заставили его заплатить за время, которое он подарил им. Он сполна расплатился за каждую секунду драгоценного времени... – она с безнадежным отвращением указала на стол и изрезанные салфетки, – ...страшными муками.
– Хилари, – запротестовал я. Но остановить Хилари Пинлок на полном скаку всегда было невозможно. Она с чувством сказала Джосси:
– Он способен вытерпеть многое, но слушать, как ты оскорбляешь его из-за всего, что он вынес ради тебя, – это, по-моему, слишком. Так что просто подумай хорошенько своими куриными мозгами и попроси у него прощения.