Они пошли в гостиную, и графиня весело опустилась на груду мавританских подушек и, полусидя-полулежа, то погружалась в собственные мысли, то прислушивалась к болтовне своей служанки.
В этой позе, с выражением томности и ожидания на прелестном, одухотворенном лице, она казалась воплощением такой красоты, что вы могли бы объехать, все моря и земли и не найти ничего подобного. Бриллиантовый венец на темных волосах не затмевал своим блеском лучей ее карих глаз, оттененных не очень темными изящно очерченными бровями и длинными ресницами. Быстрые движения, волнение ожидания и удовлетворенное тщеславие заставили вспыхнуть румянцем ее лицо, которое иногда порицали за некоторую бледность (красота, как и искусство, всегда находит суровых критиков). Молочно-белые жемчужины ее ожерелья, только что полученного в знак любви от супруга, не могли сравниться белизною с ее зубами и цветом кожи, — только на шее от радостного волнения кое-где проступили пунцовые пятна.
— Ну, дай же отдых своим неутомимым пальчикам, Дженет, — сказала она прислужнице, которая Усердно приводила в порядок ее волосы и платье, — Дай им отдых, говорят тебе. Прежде чем приедет милорд, я должна увидеться с твоим отцом, да заодно и с мистером Ричардом Варни, которого милорд так ценит за его заслуги. Но я могу сказать о нем такое, от чего он сразу лишится расположения милорда.
— Ах, не делайте вы этого, милостивая леди! — возразила Дженет. — Предоставьте его божьей воле. Бог наказывает всех злодеев в угодное ему время. Но вы-то не становитесь Варни поперек дороги. Ведь он имеет такое влияние на милорда, что мало кто из его противников добивался успеха.
— А от кого ты это услыхала, моя благоразумнейшая Дженет? — спросила графиня. — И зачем это мне иметь дело с такой низменной личностью, как Варни, раз я жена его господина и покровителя?
— Ну что ж, ваша милость, вам лучше знать, — ответила Дженет Фостер. — Но я слышала, как отец говорил, что он предпочтет встретиться с голодным волком, чем рискнет противодействовать планам Варни. И он часто предупреждал меня, чтобы я остерегалась вступать с ним в какие-либо сношения.
— Твой отец сказал тебе правильно, девочка, — ответила леди, — и он желает тебе добра. Жаль только, что его лицо и манеры мало соответствуют его истинным намерениям, а я думаю, что намерения у него все-таки добрые.
— Не сомневайтесь в этом, миледи, — откликнулась Дженет. — Не сомневайтесь, что отец желает всем добра, хотя он человек простой и по его грубому лицу нельзя судить о его сердце.
— Я не сомневаюсь в этом, девочка моя, хотя бы ради тебя. Но все-таки у него такое лицо, что невольно вздрогнешь, когда взглянешь. Я думаю, что даже твоя матушка, Дженет, — да оставь же наконец в покое эту кочергу! — вряд ли могла смотреть на него без содрогания.
— Если и так, госпожа, — ответствовала Дженет Фостер, — то у моей маменьки нашлись бы заступники. Да ведь и вы, миледи, задрожали и покраснели, когда Варни привез письмо от милорда.
— Вы дерзите, сударыня! — воскликнула графиня, подымаясь с подушек, где она сидела почти в объятиях своей прислужницы. — Знай, что дрожать иной раз заставляет то, что не имеет ничего общего со страхом. Однако, Дженет, — добавила она, сразу переходя опять на свой добродушный и доверительный тон, — поверь, что я постараюсь относиться к твоему отцу хорошо, тем более, милочка, что ты его дочь. Увы! Увы! — продолжала она, и внезапная печаль омрачила ее черты, а глаза наполнились слезами. — Я тем более должна сочувствовать твоему доброму сердцу, что мой собственный бедный отец не знает ничего о моей судьбе и говорят, что он лежит больной, полный горести о моем недостойном поведении! Но я скоро утешу его — весть о моем счастье и моих успехах возвратит ему молодость. А чтобы я могла скорее обрадовать его, — тут она утерла слезы, — я должна быть сама веселой. Милорд не должен застать меня бесчувственной к его доброте или печальной, когда он внезапно явится к своей отшельнице после столь долгой разлуки. Развеселись, Дженет, близится ночь, и милорд должен вскоре приехать. Позови сюда отца, позови и Варни. Я не таю против них обиды, и, хотя имею причины быть недовольной ими обоими, пусть пеняют на себя, если жалоба на них дойдет до графа из моих уст. Зови их сюда, Дженет.
Дженет Фостер повиновалась, и через несколько минут в гостиную вошел Варни с изящной учтивостью и безоблачным взором образцового придворного, который умеет под маской наружной вежливости скрывать собственные чувства и глубоко проникать в душу других людей. За ним приковылял и Энтони Фостер. Его обычный угрюмый и грубый вид обозначился как-то еще резче из-за неуклюжей попытки скрыть смесь тревоги и неприязни, с которыми он взирал на особу, до тех пор строго им охраняемую, а ныне представшую перед ним в великолепном одеянии и окруженную столь многими знаками внимания и любви своего супруга. Неловкий поклон, который он отвесил скорее не самой графине, а в честь графини, походил на признание. Это был поклон преступника судье, когда он и признает свою вину и умоляет о прощении. Это была одновременно и наглая и растерянная попытка защиты или оправдания, и признание в вине, и мольба о снисхождении.
Варни, который по праву благородства крови вошел в комнату впереди Энтони Фостера, знал лучше, что следует сказать, и высказал это с большей уверенностью и с более тонким изяществом.
Графиня приветствовала его с выражением сердечности, что, казалось бы, означало полное прощение всему тому, в чем он мог быть виноват перед нею. Она поднялась с места, сделала к нему два шага, протянула руку и сказала:
— Мистер Ричард Варни, вы привезли сегодня такие хорошие вести, что удивление и радость, боюсь, заставили меня забыть наказ милорда моего супруга — принять вас со всеми знаками уважения. Вот вам, сэр, моя рука, и помиримся.
— Я недостоин коснуться ее, — ответил Варни, преклонив колено, — разве только как подданный касается руки государя.
Он прикоснулся губами к этим прелестным тонким пальчикам, так богато унизанным кольцами и драгоценными перстнями. Затем он встал и со всем изяществом и учтивостью предложил подвести ее к креслу под балдахином, но она отказалась.
— Нет, любезный мистер Ричард Варни, я не займу этого места, пока милорд сам не возведет меня сюда. Сейчас я только тайная графиня и не хочу пользоваться преимуществами своего сана, пока не получу на это разрешения того, кому им обязана.
— Надеюсь, миледи, — сказал Фостер, — что, выполняя приказания милорда вашего супруга по поводу вашего заточения здесь и прочее и тому подобное, я не вызвал вашего неудовольствия, поскольку лишь выполнял свой долг в отношении вашего и моего господина. Ибо небо, как говорит священное писание, дало мужу превосходство и власть над женой — кажется, так или что-то вроде этого.
— Для меня сейчас это такой приятный сюрприз, мистер Фостер, — ответила графиня, — что я не могу порицать суровой преданности, которая не допускала меня в эти залы, пока они не стали выглядеть по-новому и так пышно.
— Да, госпожа, — подтвердил Фостер, — все это обошлось во много золотых монет. А чтобы не было потрачено больше, чем это совершенно необходимо, я оставляю вас до приезда милорда с любезнейшим мистером Ричардом Варни, который, думается мне, хочет передать вам что-то на словах от вашего высокоблагородного лорда и супруга. Дженет, за мной, посмотрим, все ли в порядке.