— Ну что ж, значит мы сами должны возложить жертву на алтарь муз, — сказала Елизавета.
— Никакой иной фимиам не может быть им приятнее, — льстиво сказала леди Пэджет. — И ваше величество окажете такое одолжение парнасским дамам…
— Замолчите, Пэджет, — прервала ее королева, — вы кощунствуете по отношению к бессмертным девяти сестрам. Впрочем, они тоже девственницы и должны быть милостивыми к королеве-девственнице. А посему… как это там у него первая строка?
Хотел бы ввысь, да вниз боюсь свалиться.
Может быть, за неимением лучшего, дать такой ответ:
Что ж, робкому не стоит ввысь стремиться.
Фрейлина даже вскрикнула от радости и изумления, услышав такое удачное завершение. И, конечно, одобрением встречались иной раз и худшие стихи, даже если они принадлежали и менее высокопоставленным авторам.
Королева, ободренная похвалой, сняла свое кольцо с алмазом и сказала:
— Вот удивится-то этот кавалер, когда увидит, что стишок закончили без его участия.
И она нацарапала под строкой Роли свою собственную строку.
Королева вышла из павильона. Медленно удаляясь и оглядываясь, она заметила, что молодой кавалер с резвостью чибиса бросился к месту, где она только что стояла.
— Мне хотелось увидеть, что моя шутка удалась, — сказала королева. Затем, вдоволь посмеявшись с леди Пэджет по поводу этого эпизода, она медленно отправилась во дворец. Елизавета просила свою спутницу никому не говорить о помощи, которую она оказала юному поэту, и леди Пэджет обещала ей хранить тайну самым строжайшим образом. Но, видимо, она сделала исключение для Лестера, которому сразу поведала о происшедшем; однако это не доставило ему никакого удовольствия.
Тем временем Роли прокрался к окну и с упоением прочитал поощрительные слова, обращенные к нему королевой и призывающие его следовать по пути честолюбия. Затем он вернулся к Сассексу и его свите, которые уже готовились отплыть назад. Сердце у него сильно билось. Он был полон удовлетворенной гордости и надежд на будущие успехи при дворе.
Из уважения к графу никаких разговоров о приеме при дворе не последовало, пока все не высадились и не собрались в большой зале замка Сэйс. Лорд, измученный недавней болезнью и треволнениями дня, удалился в свои покои и приказал, чтобы к нему немедленно явился его искусный врач Уэйленд. Кузнеца нигде не нашли, и пока одни с чисто военным нетерпением везде искали и проклинали его. Другие столпились вокруг Роли, чтобы поздравить его с успехами при дворе.
У него хватило такта и ума промолчать о решающем эпизоде со стишком, к которому Елизавета соизволила придумать рифму. Но стали широко известны и другие обстоятельства, из которых явствовало, что он весьма продвинулся на пути к королевским милостям. Все спешили пожелать ему, как баловню фортуны, дальнейших успехов: одни — вполне искренне, другие — надеясь, что его удача поможет и им, а у большинства сочеталось и то и другое вместе с сознанием, что милости, оказанные кому угодно из свиты Сассекса, были в конце концов общим триумфом. Роли любезно благодарил всех, отметив с подобающей скромностью, что один благожелательный прием еще не означает, что он уже стал любимцем, ибо одна ласточка лета не делает. Но он заметил, что Блант не присоединялся к хору восторженных поздравлений, и, несколько уязвленный этим, откровенно спросил его, почему он так поступил. Блант так же откровенно ответил:
— Дорогой Уолтер, я желаю тебе добра не меньше всех этих трещащих сорок, которые насвистывают и нащелкивают тебе в уши свей поздравления, потому что тебе повезло. Но я боюсь за тебя, Уолтер (тут он утер слезу со своих честных глаз), боюсь ужасно. Эти придворные штучки, всякие выверты и прыжки, блестки благосклонности разных там красавиц — все это только фокусы и мишура, превращающие в гроши целые состояния и ведущие миловидные мордочки и щеголей-остроумцев к знакомству со страшными плахами и острыми топорами.
Сказав это, Блант встал и вышел из залы. А Роли глядел ему вслед с выражением, на минуту омрачившим его смелые, полные веселья и жизни черты.
В это время в залу вошел Стэнли и обратился к Тресилиану:
— Милорд зовет к себе этого вашего Уэйленда, а этот ваш Уэйленд только что приехал сюда в какой-то шлюпке и не хочет идти к милорду, не повидавшись раньше с вами. Он, кажется, чем-то встревожен. Вам надо бы с ним немедленно повидаться.
Тресилиан сразу же вышел из залы и приказал, чтобы Уэйленда привели в соседнюю комнату и зажгли там свет. Затем он вошел туда и был поражен его расстроенным видом.
— Что с тобой, Смит? — спросил Тресилиан. — Уж не повстречался ли ты с дьяволом?
— Хуже, сэр, гораздо хуже, — ответил Уэйленд. — Я видел самого василиска. Слава богу, что я первый увидел его. Раз он меня не углядел, то и зла от него будет меньше.
— Да говори ты толком, бога ради, — взмолился Тресилиан. — Что все это значит?
— Я видел своего прежнего хозяина, — сказал кузнец. — Вчера вечером один приятель, которого я здесь подцепил, взялся показать мне дворцовые часы. Он знает, что я интересуюсь такими вещицами. У окна башни, что рядом с часами, я увидел своего старика.
— А может быть, ты обознался? — предположил Тресилиан.
— Нет, не обознался, — возразил Уэйленд. — Тот, кто хоть раз видел его лицо, узнает его даже среди миллиона людей. Одет он был как-то чудно, но, благодарение богу, я могу узнать его в любой одежде, а он меня — нет. Однако я вовсе не желаю искушать провидение, болтаясь вблизи него. Даже, актеру Тарлтону не удастся перерядиться так, чтобы Добуби раньше или позже его не узнал. Завтра же я должен уехать. При наших отношениях оставаться тут рядом с ним означает для меня пойти на верную гибель.
— А как же граф Сассекс? — спросил Тресилиан.
— После принятых лекарств опасность ему уже не грозит. Конечно, если он будет принимать каждое утро натощак кусочек орвиетана величиной с боб. Но пусть остерегается вторичного припадка.
— А как от него уберечься? — спросил Тресилиан.
— Да так же, как берегутся от дьявола, — пошутил Уэйленд. — Пусть повар лорда сам убивает животных, мясо которых подается к столу, и сам его готовит, да притом все приправы должны быть получены из самых верных рук. Пусть кравчий сам подает блюда, а дворецкий должен следить, чтобы повар и кравчий отведывали кушанья, которые один готовит, а другой подает. И пусть милорд не покупает никаких духов, кроме как от самых надежных людей, никаких мазей и помад. Ни под каким видом нельзя ему пить с незнакомыми людьми или есть с ними фрукты — за завтраком либо как иначе. Особенно пусть он соблюдает все эти предосторожности, если поедет в Кенилворт. Его болезнь, предписанная ему диета — все это извинит в глазах людей странности его поведения.
— А ты, — сказал Тресилиан, — ты сам-то что собираешься делать?
— Удрать во Францию, Испанию, Индию — все равно, в Западную или Восточную, скрыться куда угодно, — ответил Уэйленд. — Ведь я рискую жизнью, оставаясь вблизи этого Добуби, Деметрия, или как там он сейчас себя называет.