— Хочешь верь, хочешь не верь, дружище Майк, — объявил лавочник, — но я так же рад видеть тебя, как денежки покупателя! Что и говорить, Майк, ты теперь можешь разодолжить приятеля, выхлопотав ему входной билетик на какую-нибудь маску или другое представление. Уверяю тебя, если достойному графу случится пожаловать в наши края и ему понадобятся испанские брыжи или что-нибудь еще в этом роде, ты смело можешь шепнуть ему на ухо: «У моего старого друга, молодого Лоренса Голдтреда из Эбиигдона есть отличный товар — полотно, тафта, батист и тому подобное, да и сам он видный малый — лучше его не найдешь во всем Беркшире, — готовый подраться за вашу светлость с любым молодчиком его роста». И ты можешь прибавить…
— Я могу наговорить хоть сотню чертовых небылиц, дружище, — отозвался Лэмборн. — Не скупиться же на добрые слова ради приятеля!
— От всей души пью твое здоровье, Майк, — произнес лавочник. — Кстати, можешь рассказать о новых модах. Здесь только что был плут разносчик, так он расхваливал старомодные испанские чулки и ругал гасконские, хотя всякий видит, как красиво они обтягивают ногу и колено, особенно если украшены пестрыми подвязками и отделкой, подобранной в цвет костюма.
— Превосходно, превосходно, — отозвался Лэмборн. — Да твои тощие ляжки, которые просвечивают сквозь разрезы крахмального батиста и газа, — точь-в-точь словно бабье веретено, когда с него наполовину смотана пряжа!
— Вот я и говорю… — продолжал лавочник, слабая голова которого уже начала кружиться. — Но где же он, этот подлый разносчик? Здесь только что был разносчик, черт побери… Хозяин! Куда, к дьяволу, провалился этот разносчик?
— Он там, где положено быть человеку благоразумному, мистер Голдтред, — отозвался Джайлс Гозлинг. — Заперся у себя в комнате, подсчитывает сегодняшнюю выручку и заготовляет товары на завтра.
— Будь он проклят, выжига! — воскликнул лавочник. — Право слово, неплохо было бы порастрясти его короб! Уж эти мне бродячие жулики: шляются по стране и только подрывают торговлю нашего брата, оседлого купца. В Беркшире есть немало добрых молодцов, хозяин, и разносчик еще может повстречаться с ними на большой дороге.
— Эге, — ответил трактирщик со смехом, — и тот, кто встретится с ним, найдет в нем достойного противника, ибо этот разносчик — здоровый парень.
— Здоровый? — переспросил Голдтред.
— Здоровый? — передразнил хозяин. — Да, клянусь петухом и сорокой, он такой же здоровенный малый, как тот, что отдул Робина Гуда, об этом и в песне поется:
Свой меч Робин Гуд и выхватил тут,
И разносчик схватил свой меч;
И так был избит им Робин Гуд, -
Ну, просто ни встать, ни лечь!
— К чертям его, мерзавца, пропади он пропадом! — сказал лавочник. — Раз уж он из таких, нет смысла с ним связываться! А теперь скажи мне, Майк, честный мой Майк, как носится голландское полотно, которое ты у меня выиграл?
— Спасибо; как видишь, очень хорошо, мистер Голдтред. В знак благодарности предлагаю тебе выпить еще. Наполни-ка нам графин, буфетчик!
— Больше тебе не выиграть голландского полотна на такое пари, дружище Майк, — промолвил лавочник. — Бирюк Тони Фостер ругает тебя на чем свет стоит и божится, что впредь тебя и на порог не пустит, потому что от твоих богохульств крыша в христианском доме может рухнуть!
— Неужто так и сказал этот паршивый, лицемерный скряга? — заорал Лэмборн. — Ну, так он сегодня же явится сюда, в дом моего дядюшки, и выслушает здесь мои приказания. Я вызвоню ему такую проповедь, что он подумает, будто сам дьявол трясет его за шиворот только за то, что он слушает меня!
— Ну нет, это уж ты перехватил! — сказал лавочник. — Тони Фостер прибежит на твой свист? Увы, старина Майк, ступай-ка лучше проспись!
— Вот что я скажу тебе, сухопарый болван! — запальчиво воскликнул Лэмборн. — Ставлю пятьдесят золотых против пяти первых полок твоей лавки со всем добром, считая снизу от окошка, что я заставлю Тони Фостера явиться сюда, в трактир, прежде чем кружка успеет трижды обойти нас.
— Нет, на такое пари я не пойду, — сказал лавочник, слегка протрезвев от предложения, которое явно указывало, что Лэмборн слишком близко знаком с тайниками его лавки. — На такое пари я не согласен; но, если хочешь, ставлю пять золотых против пяти, что Тони Фостер не выберется из дому и не пойдет в трактир после вечерней молитвы ни ради тебя, ни ради кого бы то ни было.
— Идет! — решил Лэмборн. — Ну, дядюшка, держи заклады и зови кого-нибудь из твоих мальчишек-цедильщиков: пусть немедля слетает в Камнор-холл, передаст эту записку мистеру Фостеру и скажет, что я, его земляк Майкл Лэмборн, хочу побеседовать с ним здесь, в замке моего дядюшки, по делу чрезвычайной важности. Лети во весь опор, мальчуган, потому что солнце уже садится, а негодяй заваливается спать вместе с курами, чтобы сберечь свечное сало… Брысь!
Гонец пустился в путь, — а приятели продолжали пить и веселиться, пока он не вернулся с ответом, что мистер Фостер сейчас придет.
— Выиграл, выиграл! — закричал Лэмборн, бросаясь к закладу.
— Нет, подождем: пусть сначала он явится, — возразил лавочник, преграждая ему дорогу.
— Какого черта! Он уже у порога, — настаивал Лэмборн. — Что он сказал тебе, мальчик?
— С позволения вашей милости, — ответил гонец, — он высунулся из окна с ружьем в руках, а когда я со страхом и трепетом передал ваше поручение, он состроил кислую рожу и заявил, что ваша милость может отправляться в загробные сферы.
— Иными словами — в преисподнюю, — сказал Лэмборн. — Туда он отправляет всех, кто не входит в конгрегацию.
— Совершенно верно, — подтвердил мальчишка. — Я употребил другое выражение, как более поэтичное.
— Сообразительный юнец! — заметил Майкл. — На, хлебни, отточи свою поэтическую свистульку… А что еще сказал Фостер?
— Он позвал меня обратно и велел передать, что, если у вас есть что сказать, вы можете прийти к нему сами.
— А дальше что?
— Он прочел письмо, слегка заволновался и спросил, не под хмельком ли ваша милость, на что я ответил, что вы говорили немножко по-испански, как человек, побывавший на Канарских островах.
— Пошел вон! Ах ты неполная пивная кружка, отродье жульнического счета! — вскипел Лэмбори. — Прочь отсюда! Нет, постой, а что он сказал еще?
— Проворчал, что если не пойдет, то ваша милость того и гляди выболтает все, что следует держать за зубами. Поэтому он взял свою потрепанную шляпу, потертый синий плащ и, как я уже говорил, незамедлительно прибудет сюда.
— А ведь в его словах есть доля истины, — процедил про себя Лэмбори. — Башка моя опять сыграла со мной скверную шутку. Однако — corragio, [86] пусть приходит! Я так долго шатался по белу свету не для того, чтобы бояться Тони Фостера, пьян я или нет. А ну-ка, тащи сюда кувшин холодной воды; сейчас я окрещу свой херес!