– Храмн ещё говорил, – сказал Левзик, – что славу добывают деяниями, а не пустой болтовнёй. Вот слушай, малец, откуда на самом деле берутся дельфины. У Повелителя Глубин есть жена, чьё имя столь же священно и непроизносимо. Верные люди называют Её почтительным прозвищем: Бездна…
– Что можно истолковать очень по-разному… – вставил Эврих. На всякий случай он произнёс это вполголоса, однако люди услышали, и от хохота у гребцов чуть не вывалились вёсла из рук. Самым осторожным, усмотревшим в словах Эвриха излишне дерзкий намёк, велели протереть глаза и увидеть, как улыбается море. Неужто Богиню, породившую столь многие жизни, обидит восхваление Её женского естества?…
– Так вот, Бездна каждый день раскидывает по Своим владениям предивную сеть, – продолжал Левзик, когда хохот утих. – В эту сеть попадают отважные воины, павшие в морских боях. Их тела не познали объятий погребального пламени, а значит, достойные души не могут пока вознестись в Обитель Храмна, за пиршественные столы.
Йарра кивнул с полным знанием дела. На его родине бытовали сходные представления.
– Милостивая Богиня дарует им плоть и облик дельфинов и посылает присматривать за нами, мореплавателями. Оттого и бывает, что они спасают терпящих кораблекрушение. И ещё, – тут Левзик победно покосился на Эвриха, – ни один островной сегван, даже помирая от голода, никогда не обидит дельфина. В отличие от всяких там голоногих!…
– Волкодав великий воин, – сказал Эврих юному итигулу.
– Волкодав очень хорошо дерётся, – степенно подтвердил Йарра. – Я видел. В «Зубатке», когда приходили выгонять его вон.
Венн грёб, слушая их разговор, и на всякий случай помалкивал. Он не сомневался, что Эврих готовился в очередной раз над ним подшутить.
– Я не о том, – сказал молодой аррант. – До сегодняшнего дня он ни разу не вращал весла на «косатке», а посмотри, как гребёт! Надо быть великим воином, чтобы вот так сразу постигнуть незнакомое дело!…
Йарра подлез под руки Волкодава, устроился рядом с ним на скамье и повторил, как о заветном:
– Я тоже стану великим воином и пойду среди мужей, когда Элдаг Быстрый Клинок поведёт нас истреблять шанов… да исчезнет их имя из разговоров мужей! Мы очистим от них нашу священную землю и не оставим никого, способного продолжить мерзостный род! Вождь Элдаг носит старинный кинжал с рукоятью из бирюзы. Если время от времени не смачивать её шанской кровью, бирюза начнёт трескаться и тускнеть…
Волкодав, почти весь день упорно молчавший, при этих словах неожиданно спросил его:
– А ты хоть раз видел поселение, вырезанное до последнего человека?
– Нет, – озадаченно ответил Йарра, – не видел, но когда мы…
– А я видел, – перебил венн. И слышалось в его голосе нечто такое, отчего воинственный маленький горец вмиг понял: надо сидеть смирно и слушать. И головой по сторонам не вертеть, даже если опять появятся дельфины. – Я был в Саккареме, когда тамошние жители восставали против своего шада, – угрюмо и тяжело продолжал Волкодав. Он говорил на языке Шо-Ситайна, чтобы Йарра хорошо понимал его. – Шад Менучер расправлялся с восставшими безо всякой пощады. Мы с моей Наставницей забрели однажды в деревню, где накануне побывал отряд «золотых»…
– Это отборные наёмники, ближняя охрана саккаремских правителей, – тихо пояснил Эврих. Он тоже навострил уши, ибо этими воспоминаниями венн никогда с ним не делился. Эвриху вдруг подумалось, что венн вообще к себе в душу его не очень-то допускал…
– Деревня была большая и богатая, – орудуя веслом, медленно говорил между тем Волкодав. – Наверное, больше сотни дворов.
– У нас в… – начал было Йарра, но Эврих толкнул его под рёбра, и мальчик смущённо умолк.
– Когда мы с Наставницей вышли из тростников, между дворами ходило всего несколько человек, – сказал Волкодав. – Родственники и друзья из соседнего селения, пришедшие узнать, что случилось. Они не могли дать каждому умершему погребальный костёр, потому что на это во всей округе не хватило бы дров. Они выкопали возле старого кладбища одну большую могилу и свозили в неё мёртвых. Нагружали телегу, катили туда, вываливали и опять возвращались за трупами. Они толкали телегу руками, потому что лошади пугались запаха смерти. Люди сказали нам, что поначалу пытались хотя бы складывать погибшие семьи рядом друг с другом, но теперь у них и на это не было сил. Никто даже не плакал. Мы принялись им помогать…
Волкодав помолчал некоторое время. Ни на Йарру, ни на Эвриха он не смотрел.
– Мы с одним тамошним парнем, Саргел его звали, забрасывали мёртвых в телегу. Брали за руки и за ноги… если у них ещё были руки и ноги… раскачивали и взваливали наверх. Там были мужчины, женщины и грудные младенцы. Один из тех, кто с нами вместе работал, зашёл в какой-то дом и долго не появлялся. Когда мы с Саргелом туда заглянули, он сидел за столом среди мертвецов и играл с ними в кости. Смеялся, пел песни и вёл счёт выпавшим фишкам…
– Он сошёл с ума?… – робко спросил Йарра. Волкодав молча кивнул.
– Потом мы нашли девушку… – сквозь зубы сказал он погодя. – Мне тогда было двадцать лет, а ей… не знаю… пятнадцать, четырнадцать… «Золотые» насиловали её, потом перерезали горло. Лежит в луже крови… а лицо спокойное, светлое, чистое, ну вот сейчас проснётся… Надо в телегу закидывать, а Саргел вдруг прямо затрясся и говорит: погоди, мол, нельзя же с ней как со всеми, сейчас на руки подниму… Начал поднимать, а у неё голова на лоскутьях кожи держалась. Так и откатилась нам под ноги. Саргел… чуть не завалился, побелел весь…
Йарра безмолвно смотрел на него. Он и сам был не румяней. Эврих тоже молчал.
– Мухи, – сказал Волкодав. – Синие мухи. Они жужжали и садились на трупы. Они не сразу взлетали, когда мы наклонялись подобрать мертвеца…
Йарра уткнулся в колени лицом и долго не поднимал головы.
Гудящее море с ветрами боролось,
По палубе брызги стеля,
Когда мы услышали сорванный голос,
Донёсшийся с мачты: «Земля!…»
В разорванных тучах проглянуло небо,
И солнце метнуло лучи,
И берег, похожий на зыбкую небыль,
Жемчужный туман облачил.
Был с нами на судне один северянин,
Он руки вперёд протянул:
«Утёсы в снегу!… Вот мой берег буранный,
Где я расцелую жену!…»
Вскричал уроженец далёкого юга,
Смолёных канатов черней:
«Я вижу пустыню! Там плачет подруга;
Мы скоро обнимемся с ней!»
И третий, с востока, заплакать готовый,
Всем телом к форштевню приник:
Он видел вдали заострённые кровли
И слышал, как шепчет тростник.
«Мой город!…» – восторженным крикам я вторил,
Неистовой радостью пьян:
Гранитная крепость вставала из моря,
И башни пронзали туман.