– Друзья великого Сонмора – наши друзья.
Снова схватили плачущего Ретилла под микитки и безжалостно потащили его наружу. Эвриху поневоле стало жалко его. Обидно, конечно, было платить лишние деньги, но какие деньги стоят того, чтобы… Он покосился на Волкодава и увидел, что венн наблюдал за происходившим с полным безразличием. Так, словно суета этого мира уже не имела к нему отношения. Потом Волкодав перевёл взгляд на курившуюся свечку. И вдруг сделал некое движение одними плечами. Эврих явственно видел, что он не поднимал рук и вообще не прикасался к свече. Однако та слетела со стола, словно сбитая мощным, резким ударом. Стукнула в стену и погасла, падая на пол…
Крепость стояла поодаль от города, там, где окаменевшими волнами вздымались последние утёсистые отроги Заоблачного кряжа. Дорога шла вверх, и Эврих время от времени оглядывался на хлопотливый муравейник тин-виленских улочек и пристаней, заполнивший оба берега изогнутой бухты. Дальше было море; горный хребет без раздумий шагал в него с берега, превращаясь в отдельные острова и наконец совсем исчезая, словно шипастый хвост дремлющего дракона. Бесчисленные острова зеленели и кое-где на высоких местах уже вспыхивали осенними красками, а под отвесными обрывами скал во множестве сновали мелкие кораблики и юркие лодки. Рыбы там, как говорили, количество было неимоверное, не говоря уж о крабах, водорослях и съедобных моллюсках. Ещё два дня назад Эврих полной грудью пил бы ясный морской воздух, превозносил суровую красоту, дарованную здешним местам, и заранее подыскивал слова, чтобы достойным образом её описать. Сегодня он смотрел вокруг с недоумением: зачем?… Красивый, работящий и зажиточный город, где каждая улица упиралась в причал; утреннее море и благодатные острова – зачем?…
Волкодав молча шёл рядом с аррантом, полуседая грива распущенных волос мела его по лопаткам. Вдоль спины пролёг Солнечный Пламень и при нём два тяжёлых деревянных меча, Мыш сидел на плече и время от времени тихо попискивал, прижимаясь к шее хозяина. Два пешехода уже миновали знаменитые яблоневые сады, где для зверька наверняка была уйма всякого интересного и заманчивого, но маленький любопытный летун так ни разу и не отлучился. На другом плече венна висела котомка с самыми необходимыми пожитками. Запасная рубашка, вязаная безрукавка, миска с ложкой и кружкой, мыло, гребешок и Зелхатов трактат… чего ещё?… Прочее немногочисленное имущество осталось на сохранении у Айр-Донна. Когда Волкодав вернётся, он его заберёт. То есть – если вернётся.
Накануне вечером Эврих употребил всё своё красноречие, пытаясь убедить венна отказаться от безнадёжного предприятия. Перед рассветом, когда плохо спавший аррант придумал уже вовсе неотразимые доводы и вылез наконец из-под смятого одеяла, Волкодава в комнате не оказалось. Эврих не без труда отыскал его у Айр-Донна на кухне. Венн, успевший посетить баню, сушил волосы у огня, и перед ним, само собой, тоже курилась душистым паром мисочка шерха. Он, может, в самом деле способен был не пьянея проглотить жбан сивушного трактирного пойла, но головную боль следовало лечить. Эврих встретился с ним глазами, и тщательно приготовленная речь умерла нерождённой. Всё было уже решено.
Крепость – овеществлённая песнь во имя Близнецов – была выстроена на славу. И её создателей явно не волновало, что в Тин-Вилене, управлявшейся советом кончанских старейшин, царил крепкий порядок, а могущественных и жадных народов, способных покуситься на процветающую «Младшую Сестру», поблизости просто не имелось. Замок был возведён даровитыми зодчими, определённо понимавшими толк в войне и осадах, и деньги на строительство, по-видимому, тратили не жалеючи. Твердыня Близнецов как бы венчала собою крутой каменистый холм, вырастая из неприступной скалы и возносясь к небу башнями и зубчатыми стенами. Измерив их взглядом, молодой аррант затосковал ещё больше. Думать о скрытном проникновении в подобное место было поистине самонадеянно…
Пустынная дорога между тем подобралась к последнему повороту. Зоркие глаза сторожей, смотревших со стен, наверняка уже ощупывали двоих путников, шедших из города. С этого расстояния, впрочем, ещё нельзя было различить лиц, и Волкодав остановился:
– Всё, хватит меня провожать…
Эврих стоял молча и только кусал губы, но, видно, на лице у него было написано столько всего разом, что Волкодав вдруг виновато развёл руками:
– Ты меня прости… Ну не могу я её бросить.
Учёный аррант быстро шагнул к нему и обнял что было силы, уткнувшись лицом в плечо.
– Брат… – выговорил он задыхаясь.
Он ещё хотел добавить что-то нелепое, глупое и совершенно ненужное, вроде того, чтобы Волкодав уж как-нибудь поберёгся и дал слово, что уцелеет в предстоявшем ему деле… горло перехватило окончательно, и венн заговорил первым. Он сказал:
– Я про этого Ратхара слышал только хорошее, но ты всё равно… поедешь, береги себя по дороге. Вы, учёные… вечно во всё впутаетесь…
Эврих кое-как оторвался от него, поднял ставшие почему-то мокрыми глаза. Волкодав был выше ростом и смотрел на него сверху вниз. Действительно как брат на брата. Старший на младшего. Наверное, всему виной была их долгая привычка друг к другу, помноженная на близкое расставание и понятный страх Эвриха перед внезапной необходимостью путешествия в одиночку… в общем, полуграмотный венн, молчун и порядочный самодур, с его приводящими в ужас понятиями о чести и справедливости – этот венн отчего-то вдруг показался Эвриху самым близким и родным существом на свете. Старшим братом. Мудрым пестуном и защитником юного умника, который только и способен кичиться книжной премудростью, а на самом-то деле…
Перед внутренним взором проплыла улыбка Сигины, он вспомнил Засечный кряж и свой тогдашний страх потерять Волкодава. И почему мы пристальнее вглядываемся в ближних и начинаем по-настоящему ценить их только когда судьба готовится разлучить нас навеки?… Почему только у последнего края вспоминаем всё недосказанное, спохватываемся о доброте и участии, которых не проявили, пока времени было в достатке?… А если несчастья всё-таки не происходит, почему мы тут же забываем собственные горячечные обеты и начинаем вести себя совершенно по-прежнему?… Мысль о том, что вот сейчас они расстанутся и, очень возможно, не увидятся более никогда, оказалась невыносимой. Эврих снова притянул к себе спутника и с трудом протолкнул пересохшим горлом слова:
– Прости меня, Волкодав…
– За что? – удивился тот. – Это ты на меня не сердись… я тебя всю дорогу, по-моему, обижал… а теперь вот бросаю.
Лицо у венна выразительностью не отличалось, но Эврих посмотрел ему в глаза и увидел в них всё то же, о чём только что думал сам. Впрочем, длилось это недолго. Волкодав оглянулся на крепость и убрал руки с плеч Эвриха:
– Рассмотрят ещё… Ты иди… брат.
Цепляться друг за дружку и оттягивать расставание – это не для мужчин. Эвриху понадобилось немалое напряжение воли, чтобы повернуться к Волкодаву спиной и начать идти назад по дороге. Правду сказать, он мало что видел перед собой, дыхание сипело в груди, и слева за рёбрами глухо давила какая-то тяжесть. Неожиданно в воздухе перед ним возник Мыш. Против всякого обыкновения зверёк повис у арранта прямо перед лицом, а потом вытянул мордочку и смачно лизнул его в нос. Заверещал, взвился над головой и исчез.