Дженни возилась на кухне и громко гремела посудой.
– Ты говоришь, будто он тут вовсе ни при чем. В мировой истории известен только один случай непорочного зачатия, и Эрон не имеет к нему отношения. Этот ребенок родился из мужской спермы, у которой есть донор.
У Дженни был на всю эту ситуацию свой взгляд, и взгляд выстраданный. Замешенный на чувстве вины, что никогда до конца Веронику не покидало.
Она не могла признаться сестре, что главной причиной, по которой она не могла рассказать Маркусу о ребенке, был страх, что Эрона могут у нее забрать. Она была убеждена, что Маркус способен на такое. У него хватит и жестокости, и цинизма, чтобы лишить ее единственного смысла существования. Допустим, она расскажет ему о сыне. А дальше? Как отнесется Маркус к тому, что его ребенка будет воспитывать женщина, запятнавшая себя предательством компании, в которой работала? Сочтет ли ее Маркус способной стать хорошей матерью его сыну или сделает все, чтобы лишить ее родительских прав?
Дженни не знала, какую цену пришлось заплатить Веронике зато, чтобы дать ей возможность лечиться за границей.
И Вероника никогда ей об этом не скажет.
Эту ношу ей суждено нести одной всю оставшуюся жизнь. Дженни была, как все в ее возрасте, максималисткой. Она делила жизнь на черное и белое и отлично знала, что хорошо и что плохо. До определенных событий и сама Вероника считала себя принципиальной и порядочной и думала, что никогда не сможет поступиться принципами. Страшно вообразить, какой чудовищный разлад случился бы в душе у малышки Дженни, узнай она о том, что ее сестра пошла на преступление против собственной совести, дабы дать Дженни шанс выжить.
Вероника и сама не раз возвращалась мысленно к тому времени, спрашивая себя, не было ли иного выхода из ситуации, но ни тогда, ни теперь она его не видела.
Ей не на кого было положиться, кроме как на себя, с того самого дня, как в двадцать лет она потеряла родителей. То, что у нее появился любовник, ничего не изменило. Маркус сразу дал понять, что на него она может не рассчитывать.
Никаких уз.
Никаких обещаний.
Никаких сестер, умирающих от лейкоза крови, от которого не было лекарств, одобренных Эф-ди-эй [3] и допущенных к применению в США.
Вероника смотрела на сестру, поглаживая шелковистую белокурую головку Эрона, и чувство вины уходило, уступая место глубокому удовлетворению.
Лечение оказалось успешным.
Болезнь Дженни отступила, и прежняя живость возвращалась к сестре. В шестнадцать Дженни была так слаба и бледна, что кожа ее походила на серую папиросную бумагу. В семнадцать с половиной она была уже почти той же жизнерадостной и взбалмошной девчушкой, с которой Вероника вместе росла и которую стала растить сама. Настолько взбалмошной и колючей, что у нее хватало духу спорить с Вероникой о том, стоит ли говорить Маркусу Данверсу о его сыне.
– Он сказал мне, что не хочет брать на себя никаких обязательств. Он никогда мне не лгал. – Вероника не верила в то, что ее аргументы могут остановить тираду младшей сестры, но она должна была попытаться.
Дженни аргументы сестры не убедили. Глаза младшей горели гневом.
– Ему тридцать лет. Он должен был к этому возрасту усвоить, что такое ответственность. – Дженни замолчала, и выражение ее лица изменилось – сделалось задумчивым и печальным. – Тебе не приходило в голову, что он имеет право знать о своем сыне? Из того, что ему не хочется иметь жену, не следует, что он готов отвернуться от собственного ребенка.
Еще как приходило. При одной мысли о том, что она, возможно, лишает Маркуса радостей отцовства, тех глубоких взаимных чувств, что могут быть у отца с сыном, она ощутила, как сердце сжимается от боли.
– Очень мудрое наблюдение для подростка, – сказала, не удержавшись, Вероника.
Дженни, прислонившись к кухонной стойке, пристально смотрела на сестру.
Вероника встретила взгляд сестры с пониманием. Она знала, как и сама Дженни, откуда у девочки такое не по возрасту серьезное отношение к жизни. За эту мудрость обе заплатили высокую цену. Но говорить об этом не надо – они понимали друг друга без слов.
В тринадцать лет Дженни стала круглой сиротой, а еще через год врачи диагностировали у нее неизлечимое заболевание крови. Свой шестнадцатый день рождения она встретила на больничной койке, с проводами по всему телу, подключенными к зловещего вида аппаратуре, и пониманием того, что на этой койке может закончиться ее жизнь.
Именно в этот день Вероника утвердилась в решении предложить мистеру Харрисону информацию о недружественном слиянии, угрожавшем его компании. О слиянии, в котором ее, Вероники, компании – «Си-ай-эс» – предстояло сыграть ключевую роль.
Она пыталась оправдать себя тем, что Алекс Трахерн, владелец «Си-ай-эс», не имел морального права жертвовать благополучием сотен своих служащих ради личной мести. Он в общем-то согласился с ней, когда она позвонила ему из Франции, чтобы извиниться за то, что прощению не подлежит.
Но он обещал не преследовать ее через суд.
Однако все это очень дурно пахло, и, получив отпущение грехов от Алекса, Вероника продолжала чувствовать себя виноватой.
У нее не хватило духу спросить о том, как воспринял ее поступок Маркус, и она никогда больше в «Си-ай-эс» не звонила.
Зная, что судебное преследование ей не грозит, Вероника смогла вернуться в родные места, на северо-запад США, когда французские доктора констатировали, что Дженни выздоровела.
В Портленд они с Дженни и Эроном возвращаться не стали. Она не могла настолько злоупотреблять благосклонностью Алекса. Сиэтл казался лучшей альтернативой. Только теперь выяснилось, что и Сиэтл недостаточно удален от Портленда, а Маркус далеко не так снисходителен к ней, как Алекс.
То ледяное презрение, что увидела она сегодня в глазах Маркуса, камнем легло у нее на сердце. Вся жизнь ее висела теперь на волоске, и у нее было тоскливое предчувствие, что он так и норовит порвать этот тонкий волосок.
Маркус оставил черный «ягуар» перед рестораном, в котором предложила встретиться Ронни. Он обвел взглядом стоянку в поисках машины, на которой она моглаприехать, и вдруг понял, что делает это зря. Он не знал, ездитли она все еще на той десятилетней «вольво», что была у нее в бытность работы в Портленде. С чего бы ей ездить все на той же старушке? С теми деньгами, что отвалил ей Джон Харрисон, она вполне могла купить себе тачку, более подходящую для новой, обеспеченной, жизни.
Итак, почему она работает администратором в «Клайн технолоджи»? Неужели у нее так быстро кончились деньги? И где она провела последние полтора года? Клайн сказал, что она начала работать в компании шесть месяцев назад. Целый год ее жизни был покрыт для него мраком.