У меня перехватило дыхание, так ошеломлен я был ее красотой. Вспоминая, я всегда вижу ее такой, как тогда — застывшей в порыве вперед, полной того несравненного, бессмертного совершенства, которое знали только древние греки.
Потом она вышла, закрыв за собою дверь.
Симмингтон довольно раздраженно спросил:
— В чем дело, Миген? Что тебе нужно?
Миген подошла к самому столу, остановилась и смотрела на сидящего Симмингтона. Я снова был поражен решимостью, написанной на ее лице, и еще чем-то — жестокостью, которой я за ней не знал.
Губы ее зашевелились и она произнесла слова, потрясшие меня до мозга костей:
— Мне нужны деньги.
Настроение Симмингтона этот ответ явно не улучшил. Он резко проговорил:
— А до утра ты не могла подождать? Ты считаешь, что слишком мало получаешь на карманные расходы?
Порядочный парень, подумал я, пусть даже для него больше доступны доводы рассудка, а не сердца.
— Мне нужно много денег, — ответила Миген. Симмингтон выпрямился в своем кресле и холодно произнес:
— Через пару месяцев ты будешь совершеннолетней. Тогда ты получишь все деньги, которые оставила тебе бабушка.
Миген ответила:
— Ты меня не понял. Мне нужны деньги от тебя. — И продолжала все с большим нажимом:
— Мне старались никогда не рассказывать о моем отце. Не хотели, чтобы я побольше узнала о нем. Но я все равно знаю, что он сидел в тюрьме, и знаю, за что. За шантаж.
Она немного помолчала.
— Ну что ж, я — его дочь. И, может быть, я пошла в него. Я спрашиваю у тебя — дашь ли ты мне денег, потому что.., если нет… — Она снова помолчала, а потом продолжала очень медленно и спокойно:
— Если нет.., тогда я расскажу, как видела, что ты делал.., тогда.., с таблетками в маминой комнате.
Стояла полная тишина. Через минуту Симмингтон ответил совершенно невозмутимо:
— Не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Понимаешь, понимаешь.
И Миген улыбнулась. Приятной эта улыбка не была.
Симмингтон встал, подошел к письменному столу, вытащил из кармана чековую книжку и заполнил чек. Аккуратно промокнув чернила, он вернулся на прежнее место и подал чек Миген.
— Ты уже большая, — сказал он. — Я понимаю, что иногда тебе хочется купить что-нибудь подороже: платье и все такое прочее. Я не знаю, о чем ты говорила, и меня это не интересует, но чек я тебе дам.
Миген посмотрела на чек и сказала:
— Спасибо. Этого мне хватит.
Она обернулась и вышла из комнаты. Симмингтон пристально глядел ей вслед на закрытую дверь, потом повернулся, и увидев его лицо, я быстро, непроизвольно рванулся вперед.
Кто-то удержал меня. Большой куст, росший у самой стены, внезапно ожил. Рука Нэша ухватила меня за пояс, а его губы зашептали мне на ухо:
— Спокойно, Бертон! Ради бога, спокойно!
Потом с бесконечной осторожностью он начал отступать назад, заставил меня следовать за ним. За углом он выпрямился и вытер лоб от пота:
— Ну конечно. Вы опять хотели пойти на штурм!
— Этой девушке грозит опасность, — сказал я убежденно. — Вы видели его лицо? Ее надо забрать оттуда.
Нэш крепко схватил меня за руку.
— Сейчас, мистер Бертон, придется вам слушаться.
Ладно, я послушался.
Нехотя, но пришлось. Правда, я настоял на том, что не уйду отсюда, поклявшись до последней точки выполнять все приказы.
Итак, вместе с Нэшем и Паркинсом я проскользнул в дом через черный ход, который не был заперт. Мы с Нашем ждали на лестничной клетке за закрывающим нишу бархатным занавесом, пока часы не пробили два и не открылись двери спальни Симмингтона. Адвокат прошел мимо нас в комнату Миген.
Я не сдвинулся с места, даже не шелохнулся, потому что знал, что сержант Паркинс прячется там внутри, знал, что Паркинс — крепкий парень и специалист своего дела, и еще знал, что не могу все-таки на все сто процентов поручиться за себя.
И вот, ожидая с отчаянно колотящимся сердцем, я увидел, как Симмингтон вышел с Миген на руках и понес ее по лестнице вниз. Чуть подождав, мы с Нэшем последовали за ним.
Он внес ее в кухню и, аккуратно уложив головою к газовой горелке, как раз повернул кран, когда вошли мы с Нэшем.
И это был конец Ричарда Симмингтона. Я прежде всего бросился к Миген, оттащил ее от горелки и закрыл газ, но я видел и то, что Симмингтон трясется, как в лихорадке. Он даже не пытался защищаться. Он знал, что игра закончена и он проиграл.
Наверху я сел у постели Миген, ожидая, когда она придет в себя, а тем временем выговаривал Нэшу:
— Откуда вы знали, что с нею все будет в порядке? Это был слишком большой риск.
Нэш успокаивал меня:
— Да ведь всего-то и было три порошка снотворного в молоке на ее ночном столике. Ничего больше. Ясно ведь, что он не мог рисковать, пока надеялся, что все дело закончится арестом мисс Гриффит. Не мог позволить себе еще одну загадочную смерть в доме. Никакого насилия, никакого яда. Другое дело, если несчастная странноватая девушка горюет над смертью матери, а потом пойдет и откроет газ — что ж, люди скажут, что она всегда была немного ненормальной, а самоубийство матери оказалось последним толчком.
Я заботливо посмотрел на Миген:
— Что-то долго она не приходит в себя!
— Вы же слышали, что сказал доктор Гриффит? Сердце и пульс вполне нормальны — она просто спит и сама проснется. Доктор говорит, что сам часто дает такие порошки своим пациентам.
Миген пошевелилась и что-то пробормотала. Инспектор Нэш деликатно вышел из комнаты. Миген открыла глаза.
— Джерри!
— Что, дорогая?
— Хорошо у меня получилось?
— Как будто занималась шантажом от самой колыбели.
Миген снова закрыла глаза и прошептала:
— Вчера вечером… я написала тебе… на случай, если бы… если бы что-то вышло не так. Только я была уже очень сонная и не дописала. Посмотри вон там.
Я подошел к письменному столу. Неоконченное письмо лежало в маленькой потертой записной книжке Миген.
«Милый мой Джерри, — было там написано, — в школьной хрестоматии я читала сонет Шекспира, который начинается: