Голос звучал, как из бочки, и у Мэта по спине пробежали мурашки.
— Защитный механизм, — прогремел рыцарь. — Вот чем ты считал свою одежду, она для тебя была, как доспехи. Но ты забыл, что прилагается к доспехам и щитам.
Он выдвинул вперед свой щит, из которого торчали острия пяти кинжалов. — Защищаясь, ты наносил раны. Тех, кто хотел дружески коснуться тебя, ты отталкивал вот таким же щитом.
Рыцарь сделал выпад, и пять кинжалов вонзились в грудь Мэта. Кровь хлынула у него горлом, все завертелось: собака, рыцарь, блондинка, одетая на сей раз в бархатный плащ и высокий головной убор, с которого ниспадал прозрачный покров. Гильотина! Мэт попробовал шевельнуться, но кинжалы пригвоздили его к месту. Клокочущий крик вырвался у него, когда гильотина стала опускаться, метя точно в шею.
Резкая боль взорвалась в нем, мир пустился в хоровод, голова отделилась от тела и упала. Теперь Мэт мог увидеть свое обезглавленное тело, из которого хлестала кровь.
Рыцарь склонился над ним, насадил его голову на меч и, поднеся к своему шлему, откинул забрало.
— Смотри, как выглядит та душа, которая избегает себе подобных, — прогрохотал голос.
Мэт взглянул внутрь шлема: он был пуст, пуст до самых глубин.
Губы Мэта сложились для крика, но крик оказался беззвучным. Как мог он, человек рациональный, примириться с тем, что все — только иллюзия? Ведь это означало бы, что и он сам не существует!
В мозгу вспыхнула спасительная мысль. Ответ на этот вопрос был, и скольким людям он помог! Ответ гласил: вера!
Тоненький луч света пробил пустоту, в голове зазвучал чистый, как колокольчик, голос, складываясь в слова:
«Тебя заточили сюда до времени. Ад не станет держать тебя, если ты воззовешь к Богу».
— Отрежьте ему язык! — завопила пышная блондинка.
Рыцарь опустил забрало и схватился за меч. Но губы Мэта уже твердили латынь:
— De profundis clamo ad Те, Domine! Domine!* [1] И звук прорвался — сначала шипением. Ад сковал в Мэте слово «Господь», но не на латыни. Голос Мэта креп:
Audi voceum meam. Fiant auras Tuae intentae
Ad vacuum obse creationis meae...
Блондинка и рыцарь завопили наперебой, выцветая, съеживаясь, истаивая. И растаяли.
Голова Мэта вернулась на плечи, рана на шее зажила. Вот только он дрожал всем телом от промозглого холода пустоты. Псалом прогнал призраки, но оставил его зябнуть навеки в беспросветном, беззвучном, замкнутом мраке.
И тогда все его существо сложилось в одну бессловесную горячую мольбу, в отчаянный, молчаливый крик о помощи. Гибнущий дух звал своего Бога.
И в ответ что-то слабо блеснуло в темноте. Благословенный свет, разгораясь, превратился в рубиновое сияние! Вокруг него зароились искорки, сияние ширилось, высвечивая из темноты... угли костра, поленья, золу.
Взглянув вверх, Мэт увидел слабое мерцание: звезды! И понял, что лежит на постели из еловых лап.
Поворочав глазами по сторонам, он различил вокруг костра неясные очертания спящих. Фигура в плаще с мечом у стальной руки была сэром Ги. Закутавшись в накидку для верховой езды, спала Алисанда. Огромная морда Стегомана виднелась по ту сторону костра. И наконец-то смолкнувшая Саесса тихо лежала в своих домотканых одеждах.
Вой бессильной ярости донесся из-под земли, заглушаемый ее толщей, — вой столь слабый, что его можно было принять за эпилог сна. Он замирал, угасал, затихал. И затих.
Мэт был дома.
Дрожа, перевел он дыхание. Из души его исторглась порывистая благодарственная молитва, и он мог бы поклясться: нежная мягкая рука коснулась его сердца, но это длилось только мгновение.
Он сел, помотал головой, наморщил лоб. Обман чувств! Нет, как бы не так!
Но неужели все это с ним было? Или просто привиделось в ночном кошмаре? В общем-то это не имело значения.
Он подтянул к подбородку колени, обхватил их руками. Нет, разницы никакой. Даже если это был только кошмарный сон, он выявил, во что действительно верила его душа. Назовите это испытанием или промывкой мозгов, как вам угодно, но все сводится к одному: в глубине души он верит в грех и в ад.
А тот, кто верит в грех и в ад, не может не верить в добродетель и рай. По крайней мере здесь. Он не склонен был ставить взгляды средневекового христианства выше привычного с детства рационализма, но здесь теории средневековых теологов обретали вес и субстанцию и становились фактами. Так, в мире сэра Ги было положено жить по законам рыцарства.
Мэту вдруг страшно захотелось с кем-нибудь поговорить. Тихонько поднявшись, он обошел вокруг костра и задумчиво сел в изголовье у Стегомана. Посидев, он решился и осторожно похлопал по огромной морде.
Драконова голова дернулась, щелкнули челюсти.
— Тес! Это всего лишь я, — успокоил его Мэт. Голова качнулась к нему, глаза, подернутые пеленой сна, прояснились.
— Не спится?
Мэт, потупясь, приблизился к его уху.
— Прости, что я тебя разбудил, но у меня...
— Понимаю, — тихо перебил его драконов бас. — У тебя тоска. Говори.
Мэт посмотрел дракону в глаза, пытаясь выстроить свои мысли.
— Ведь тут все взаправду, так?
Стегоман призадумался. Потом решительно кивнул.
— Все взаправду: ты, я, принцесса, рыцарь и ведьма.
— И ад, — осторожно подсказал Мэт. Стегоман снова кивнул.
— Так вот, — продолжал Мэт, — я только что видел сон, который навел меня на разные мысли. Например, о пороках и добродетелях — раньше я об этом не думал... Понимаешь?
— Еще как понимаю. — Улыбка заиграла на толстых драконовых губах. — Мораль!
— Вот именно. Что-то вроде правил, по которым живет душа. Если одна твоя половина живет по одним правилам, а другая — по другим, ты дробишь себя, ты теряешь свою цельность.
— Примерно так, — подтвердил дракон. — Правда — это добро. Кривда — зло. Тот, кто раздваивается между ними, предает Правду.
— Гм... И ведь здесь, похоже. Правда и Кривда — реальные вещи.
— Уж в этом можешь не сомневаться, — заверил его Стегоман.
Мэт поразмыслил немного, потом со вздохом сказал:
— И вот еще что. В моем сне все были одеты, как одеваются у вас, а не как я привык. Мое подсознание населило сон средневековыми образами. Вероятно, это указывает на то, что я выбрал ваш мир не наугад. Может быть, мое тайное «я» всегда мечтало о статусе средневекового мага... Но если это тот мир, который я сам выбрал, значит, я некоторым образом отвечаю за то, что здесь делается...
— Некоторым образом — да... — протянул дракон. — А о том, чтобы вернуться в свой прежний мир, ты еще подумываешь?