Она поморгала, затравленно озираясь, и заметила удава.
Удав неспешно выдвинул вперед голову и замер, приглядываясь к жабе. Потом медленно разверз пасть.
Жаба отчаянно пискнула и, повернувшись, заплюхала прочь — мелкими, вялыми скачками.
Колдун наступил на нее ногой, удерживая на месте. Жаба трепыхалась у него под каблуком, а Малинго тем временем щелкнул пальцами, и глаза удава обратились к нему, как бы ожидая приказаний. Колдун пропел короткую фразу и взмахнул рукой. Удав застыл, глаза и шкура быстро выцвели, тело стало плоским — и на пол лег гигантский кривой меч.
Панические стоны донеслись из угла, где стояли стражники. Мэт глянул туда и в ужасе отвел глаза. Те трое, что пришли на помощь королю, на глазах у всех превращались в кучу гнилых отбросов, прикрытых лохмотьями бывших ливрей. Мэт наскоро произнес свое заклинание от тошноты.
Оставшиеся в живых стражники онемели и притихли от этого зрелища.
— Так-то вот, — раздался голос Малинго. — Такова участь дураков. А дураком я называю того, кто проявляет верность королю в присутствии колдуна. Зарубите себе на носу, достопочтенные стражники, и передайте своим товарищам. Ваша осторожность спасла вам жизнь сегодня — может спасти и в будущем.
Он молча и пристально посмотрел на устрашенных солдат. Отрывая взгляд от груды гниющих останков, они переводили его на колдуна и тут же опускали глаза.
— Хватит с вас! — произнес наконец Малинго. — Вы увидели и запомните. Прочь!
Стражники заторопились к двери, едва удерживаясь, чтобы не броситься бежать. Но последний остановился в нерешительности.
— Господин Малинго, ваше королевское величество...
— Что я сказал про тех, кто отдает свою верность королям? — оборвал его Малинго, и солдат вылетел за дверь.
В лучах закатного солнца, проникающего сквозь окна, Малинго невозмутимо стоял, простирая вперед руку, все еще придавливая ногой жабу.
Он убрал ногу неспешным движением и издевательски заговорил:
— Ну так как же, ваше величество? Вы чуть не лопнули от спеси. Теперь-то вы видите истинные размеры вашей душонки?
Часто моргая, жаба в неописуемом ужасе глядела на него.
Малинго неторопливо кивнул.
— Ты их видишь, Астольф. И уже никогда, надо думать, не посмеешь назвать меня жабой.
Он обошел вокруг маленькой гадкой твари, неподвижно следящей за каждым его жестом.
— Увы, — сказал он с нескрываемым сожалением, — я должен оставить тебе жизнь.
Жаба затрепыхалась от счастья.
— Да, Астольф, — продолжал колдун, — ты был на волосок от гибели. Горячая кровь чуть не затмила во мне холодный рассудок. Я чуть было не дал себе волю. Но где, скажи, найти мне другого отпрыска знатного рода, который сравнился бы с тобой по глупости и алчности? А без отпрыска знатной фамилии никуда не деться. Эти дурацкие аристократы так устроены — подавай им голубую кровь. Как будто без этого нельзя править королевством. На корону, видите ли, может претендовать только королевская родня, иначе они поднимут мятеж. Будь благодарен небу за то, что родился хоть и в захудалой, но благородной фамилии, только это тебя и спасло.
Колдун ни словом не обмолвился о собственном происхождении, из чего Мэт заключил, что он был выходец из плебса.
Малинго сверкнул улыбкой.
— Так что, и впредь ждать от тебя подвохов, Астольф? Или с этим покончено? — Он подождал, склонив голову набок. Жаба тряслась мелкой дрожью. Малинго рассмеялся. — Покончено, ладно. Ты же понимаешь, что тебе не удержать трон без моей помощи. Ты осмелился пойти против меня сегодня, потому что появился новый колдун и ты надеялся, что он примет твою сторону. Безмозглый барон! Тебе бы следовало знать, что в этой стране никому могуществом не сравниться со мной!
Мэт внутренне запротестовал: он не вмешался в их ссору совсем не из страха. Обычный здравый смысл — не вставать ни на чью сторону, пока это возможно.
Но тут он поймал на себе недобрый взгляд жабы и понял, что надо сделать выбор.
От Малинго тоже не укрылся этот взгляд.
— Нет, Астольф, ты его не тронешь. По крайней мере до тех пор, пока я сам с ним не разберусь. — Он покачал головой. — Ну что ж, ты проучен. Тебя можно вернуть на твое место. Нескоро еще ты посмеешь восстать против меня.
Он отступил назад, начертил в воздухе таинственный знак, что-то пробормотал на высоких нотах и, всплеснув руками, уронил их.
Очертания жабьего тела заколебались, расплылись, покрылись облаком густого тумана. Облако росло, набухало, как в предвестье бури, потом вдруг начало редеть и рассеиваться — и вот уже Астольф собственной персоной стоял перед колдуном. Ноги плохо держали его, он привалился к стене, судорожно глотая воздух: глаза закрыты, лоб в испарине.
Малинго самодовольно произнес:
— Да, ты проучен. Не забывай этого, Астольф. В следующий раз я превращу тебя в свинью, каковой ты и являешься, и съем тебя на завтрак.
Король в ужасе вытаращил глаза и тут же зажмурился.
Колдун упивался сарказмом:
— Какая мужественность! Сколько величия!.. А теперь — вон! Я хочу поговорить наедине с этим новым колдуном. Вон, я сказал!
Он взял короля за плечи и, развернув, подтолкнул в спину. Тот отлетел к двери, кое-как нащупал ручку и вывалился наружу.
Малинго проследил за ним взглядом, криво усмехаясь. Потом неторопливо обернулся к Мэту.
Борясь с желанием вжаться в стену, Мэт вскинул голову, но решил пока не вставать на ноги.
Колдун одобрительно сказал:
— Ты повел себя разумно, плут. Или ты просто знал, что тебе далеко до меня?
— Ну... э...
Малинго поднял бровь.
— Я улавливаю сомнение. Неужели ты воображал, что способен противостоять мне?
— Э... ну...
Колдун выстрелил в него указательным пальцем, отрывисто пропев рифмованное двустишие.
Мэт почувствовал непреодолимый импульс нагнуться и полизать колдуну башмаки. Его тело стало уже клониться вперед, не слушаясь отчаянных приказов мозга, и положение спас только внезапный взрыв гнева.
Быть иль не быть — вот в чем вопрос!
И, прислонясь к дверному косяку,
Лизать я обувь не могу,
Но очень бы хотел заехать в нос.
Размер был не совсем выдержан — может быть, поэтому стихи не вполне сработали. Но по крайней мере позорный импульс ослаб. Мэт задвинул его на задворки сознания и выпрямил спину, сумев бросить на колдуна вызывающий взгляд.
— Ах, так? — сказал Малинго. — Придется прибегнуть к более сильным мерам.
Он вынул из рукава кинжал, вонзил его в пол рядом с соперником и пробормотал пару рифм. Чувство полнейшей безнадежности овладело Мэтом, хуже любой депрессии, в десять раз хуже. Мрак сгустился в комнате, безысходность пронизала все вокруг. Все было фарсом — эта игра в рифмы и жесты и вообще игра в жизнь. Абсурдно, бессмысленно. Зачем сопротивляться, зачем суетиться?