Правитель мрачно кивнул.
— Эта мысль не придется им по вкусу, но надо будет втолковать им, что будем еще труднее, если варвары захватят город.
— Это верно. А тех, кто пожелает покинуть город, мои воины сопроводят в места, удаленные от Дамаска на день пути.
— Молю Аллаха о том, чтобы все пожелали этого!
Так и вышло. Глашатаи пошли по улицам и площадям и стали рассказывать горожанам о трудностях жизни в осажденном городе, о той судьбе, которая их ожидает, если победу одержат варвары. К утру все дамассцы уложили свои самые драгоценные пожитки, нагрузили их на повозки. У ворот выстроился обоз. Жители с нетерпением ожидали рассвета. Как только взошло солнце, караван выехал из городских ворот и тронулся в путь. По обе стороны от него скакали воины, чтобы сопроводить до места, где бы горожане могли пребывать в безопасности. Вперед уже выехали гонцы, дабы просить для дамассцев убежища в других городах. В Дамаске осталась всего тысяча горожан, и все они как один явились к дворцу. Узнав об этом от стражника, правитель вышел к ним.
— Что означает это сборище? — вопросил он. Все люди поклонились ему, а старейший из них, крепкий мужчина с седоватыми волосами и бородой, выкрикнул:
— Мы хотим разделить судьбу города, господин! Все из нас некогда служили в войске, кроме самых юных, которым нет еще и двадцати, но они желают обучиться воинскому ремеслу. Мы хотим вступить в твое войско, если ты не отвергнешь нас!
Правитель города усмехнулся и с гордостью обернулся к Тафе:
— Теперь никто не посмеет сказать, что жители Дамаска бежали, когда пришли враги.
— Садитесь на землю и ждите, — сказал горожанам Тафа. — Мои военачальники выдадут вам оружие и начнут обучать вас.
По приказу в город вошли воины. Им было ведено занимать любые свободные жилища, но строго-настрого наказано не заниматься грабежом и мародерством. Тафа сказал солдатам также о том, что после того, как они разобьют варваров и покинут город, каждый дом в нем должен остаться таким же, каким был, только еще чище. Памятуя о наказаниях, которые обещал за такие преступления Коран, люди отнеслись к этим приказам со всей серьезностью. Большинство воинов вскоре нашли для себя крышу над головой. Немногие оставшиеся разбили шатры на площадях, где прежде размещались городские рынки. Когда муэдзин созвал правоверных на вечерний намаз, в Дамаске уже снова было полным-полно народа, и только ямки от колышков остались там, где прошлой ночью воины ставили шатры.
При этом четверть войска незаметно расположилась лагерем в ближайших холмах. Невидимые за пышными деревьями воины развели маленькие бездымные костры. К этому лагерю направились и те воины, что вернулись, проводив караван. Воины переговаривались негромко, смеялись еще тише и поджидали варваров.
Когда молитва завершилась, Тафа ибн Дауд вышел к своим людям на балкон дворца.
— Мы здесь, — выкрикнул он, — и здесь останемся, пока не истребим врагов!
Войско одобрительно взревело.
Тафа поднял руку, устремил взор к небесам, лицо его стало торжественным.
— Да будет Небо свидетелем! Я клянусь, что остановлю этих варваров или погибну в попытке остановить их!
По рядам воинов пробежала волна ропота. Люди впервые осознали, как близки к смерти. Но затем лица их стали суровыми и хмурыми. Воины воздели руки к Небу и призвали его в свидетели, как Тафа, и произнесли ту же клятву.
Тафа радостно улыбнулся и воскликнул:
— Многие из нас падут в бою, но мы остановим варваров здесь, а затем прогоним их хана туда, откуда он пришел! Те, кто погибнет, обретут вечное блаженство, ибо окажутся в Раю! — Сжав поднятую руку в кулак, Тафа прокричал:
— Смерть врагам, свобода Исламу, Рай для нас!
Люди оторопело смотрели на него, потому что в эти мгновения им показалось, будто Тафа ибн Дауд стал как бы выше ростом и вообще — не просто человеком. Он снова превратился в махди, и люди поняли, что им предстоит священная война.
И тогда все подняли руки, сжав кулаки, и прокричали:
— Смерть врагам и Рай для всех нас!
* * *
Наконец бой барабана зазвучал медленнее, и вскоре надсмотрщик скомандовал:
— Суши весла!
Испустив дружный вздох облегчения, гребцы потянули весла внутрь трюма, затем налегли на их рукоятки, стараясь приблизить их к противоположному борту, а затем опустили. Мэт почувствовал, как огромное лезвие на носу корабля вонзилось во что-то. Несколько минут спустя корабль замедлил ход и замер окончательно. В результате гребцов ощутимо качнуло вперед, но те, что были поопытнее, успели вскинуть руки над головой и ухватиться за поперечные бимсы. Мэт, подобным опытом не обладавший, по инерции упал на гребца, сидевшего впереди.
— Куда смотришь, сухопутная крыса! — выругался гребец на древнееврейском.
— Простите, — вымолвил Мэт по-меровенсски, но с губ его сорвалось лишь извиняющееся мычание — он по-прежнему не мог шевелить губами и языком в должной мере для того, чтобы артикулировать слова.
— А, да ты немой, вот оно как? — смягчился иудей. — Ну так надо ж понимать, что бывает, когда корабль причаливает после того, как мы сушим весла. Держаться надо и крепко на месте сидеть!
— М-м-м, — кивнув, промычал Мэт и сел на скамью.
— Ты че, всегда такой добренький со всякими уродами, жид? — поинтересовался сидевший по соседству гребец на немыслимом диалекте галерных рабов, составленном из слов самых разных языков.
— Наш Бог учит нас милосердию к несчастным, мавр, — ответил добрый иудей. — Я так думал, что и у вас в Коране что-то написано насчет милости.
— Ну да, — согласился мавр. — Насчет милостыни, вернее.
— А у тебя деньги есть? — пожал плечами иудей. — У меня-то нет ни единой монетки, но хотя бы я могу проявить доброту.
У Мэта возникло теплое чувство к этому человеку. Он понадеялся на то, что ему удастся снова встретиться с ним, когда он сумеет уйти с галеры.
Это случилось намного быстрее, чем он ожидал. Корабль снова тряхнуло так, что верхние зубы Мэта с болью ударились о нижние, но на этот раз он был готов к потрясению и последовал совету иудея и потому ко времени появления кузнеца сидел прямо. Кузнец же явился за тем, чтобы расковать нескольких рабов — тех, которых захватили в море, и еще пару-тройку.
— И этого тоже, — велел надсмотрщик, указав плетью на Мэта.
— Зачем? — нахмурился кузнец. — Он только учиться начал.
— Капитан говорит, что за него можно неплохие денежки выручить, а за эту цену он себе двоих рабов купит. — Надсмотрщик пожал плечами. — Что до меня, то не думаю я, чтобы он столько стоил, да только капитан говорит, будто кое-кто готов втридорога уплатить за немого.
Мэт задумался о том, что бы это могло значить, и мысленно содрогнулся. Он всей душой надеялся на то, что тот, кто его приобретет, нуждается всего лишь в надежном слуге, при котором можно болтать о чем угодно.