— Нездоровыми?
— Следовательно, — настойчиво нудел отец, — я решил, что тебе надо больше бывать среди людей, в обществе твоих сверстников.
О чем он говорит? С одной стороны, я слишком много брожу по деревне, а с другой — мне не хватает общества других людей. Это звучало примерно так, как можно было бы говорить о бродячей овчарке.
Но не успела я возразить, как отец снял очки, очень аккуратно сложил черные паукообразные заушники вдоль стекол и убрал в твердый футляр. Это знак, что разговор подходит к концу.
— Викарий говорит, что хору не хватает нескольких голосов, и я уверил его, что ты будешь счастлива внести свой вклад. Они назначили дополнительную репетицию сегодня вечером, ровно в шесть тридцать.
Я так изумилась, что не нашлась что сказать.
Позже я сообразила.
— Пошевеливайся, — сказала Фели, когда мы шли по полям к церкви.
Ее пригласили заменить, как иногда бывало, мистера Колликутта.
— Где же старый Коки? — поинтересовалась я и умолкла в ожидании неизбежного ответа.
Фели, я думаю, наполовину влюблена в этого красивого молодого человека, которого недавно назначили органистом в Святом Танкреде. Она зашла так далеко, что присоединилась к хору, потому что с места возле алтаря открывался превосходный вид на его подпрыгивающие светлые кудряшки.
Но Фели не кусалась, напротив, она была странно подавлена.
— Он в жюри музыкального фестиваля в Хинли, — сказала она, как будто я задала обычный вежливый вопрос.
— До, ре, ми, фа, со-о… Как там дальше? — Я пропела громко и специально фальшиво.
— Оставь это для грешников, — мило предложила Фели, и мы проделали остаток пути в молчании.
С полдюжины мальчиков в скаутской форме, почти все — члены хора Святого Танкреда, толкались на церковном кладбище, играя в подобие футбола чьей-то шляпой. Одним из них был Колин Праут.
Фели засунула указательный палец и мизинец в рот и издала на удивление пронзительный и не подобающий леди свист. Игра тут же прекратилась.
— Внутрь, — распорядилась Фели. — Сначала гимны, потом возня.
Поскольку вожатый скаутов и часть мальчиков были членами хора, отряд не мог объединиться до окончания репетиции.
Раздались несколько анонимных вздохов и шепотков, но мальчики послушались. Колин попытался торопливо пробежать мимо меня, не отводя взгляда от земли.
— Эй, Колин, — сказала я, преграждая ему дорогу. — Я и не знала, что ты скаут.
Он опустил голову, сжал руки в кулаки в карманах шортов и обошел меня. Я последовала за ним в церковь.
Старшие члены хора уже заняли свои места и весело болтали в ожидании органиста, мужчины по одну сторону алтаря, женщины напротив них по другую.
Мисс Кул, которая была по совместительству почтальоном и владелицей кондитерской в Бишоп-Лейси, выстрелила в меня сияющей улыбкой, и мисс Паддок, Лавиния и Аврелия, державшие чайную Святого Николаса, одинаково помахали мне пальцами.
— Добрый вечер, хор, — сказала Фели. Это была традиция, уходившая далеко в глубь христианской истории.
— Добрый вечер, мисс де Люс, — ответили они автоматически.
Фели заняла место на скамье перед органом и, гавкнув через плечо: «Гимн триста восемьдесят третий», — приступила к первым тактам «Мы пашем поля и сеем», заставив меня лихорадочно листать сборник церковных гимнов в поисках нужной страницы.
Мы запели:
— We plow the fields and scatter,
the good seed on the land,
but it is fed and watered
by God's almighty hand;
He sends the snow in the winter,
the warmth to swell the grain,
the breezes and the sunshine,
and soft refreshing rain. [59]
Пока я пела, я размышляла о теле Бруки, висевшем на трезубце Посейдона под проливным дождем. Конкретно в этой грозе не было ничего освежающего, на самом деле это был адский ливень.
Я бросила взгляд поверх алтаря на Колина. Он пел с сосредоточенным усердием, закрыв глаза и подставив лицо последним лучам дневного света, сочившимся сквозь темнеющее витражное стекло. Я разберусь с ним позже.
— Не only is the Maker
of all things near and far;
He paints the wayside flower,
He lights the evening star;
the winds and waves obey Him… [60]
Орган внезапно взвизгнул на середине ноты и умолк, как будто его кто-то придушил.
— Де Люс, — кисло произнес голос, и я осознала, что это Фели.
Она обращается ко мне!
— Голос не может звучать, когда рот закрыт.
Головы повернулись в мою сторону, было несколько улыбок и смешков.
— Итак, опять, с «ветра и волны повинуются Ему»…
Она взяла первую ноту, орган с ревом вернулся к жизни, и мы снова запели.
Как она осмелилась выделить меня таким образом? Ведьма! Ну погоди, Офелия Гертруда де Люс, ну погоди, черт тебя дери!
Мне казалось, что репетиция хора длится вечность, вероятно, потому, что нет никакого удовольствия в том, чтобы просто издавать звуки — на самом деле это удивительно тяжкий труд.
Но наконец она закончилась. Фели собирала ноты и весело переговаривалась с Синтией Ричардсон, женой викария, чей клуб поклонниц не включал меня. Я воспользуюсь возможностью, чтобы незаметно выскользнуть и поймать Колина во дворе, задать ему парочку любопытных вопросов, пришедших мне на ум.
— Флавия…
Вот дерьмо!
Фели прервала свою беседу и надвигалась на меня. Слишком поздно притворяться, что я ее не услышала.
Она схватила меня за локоть и яростно сдавила.
— Не смей удирать, — сказала она шепотом, второй рукой радостно махая на прощание Синтии. — Отец придет через несколько минут, и он специально просил, чтобы ты его дождалась.
— Отец будет здесь? Зачем?
— О, прекрати, Флавия, ты прекрасно это знаешь, так же как и я. Сегодня вечер кино, и отец был совершенно прав, когда сказал, что ты попытаешься уклониться.