— Я как раз собиралась поставить там… это… в печь, — сказала она, указывая на строй сковородок со слоеным тестом на столе и с трудом поднимаясь на ноги. — Открой мне дверцу печки… умничка.

Я провела значительную часть жизни, придерживая дверцу нашей AGA, [80] пока миссис Мюллет кормила горами теста ее разверстую утробу. Ад в «Рае» Мильтона не мог сравниться с моим тяжелым трудом.

— Закончились сладости, вот ведь, — сказала она. — Когда дело касается деликатесов, у молодого человека мисс Офелии, похоже, бездонное брюхо.

Молодой человек мисс Офелии? Дошло уже до этого? Неужели мои блуждания по деревне вынудили меня пропустить какую-нибудь сенсационную сцену ухаживания?

— У Дитера? — уточнила я.

— Пусть даже он немец, — сказала она, кивнув, — он все равно куда более благородный, чем этот петух, который продолжает оставлять дрянные подарочки у двери в кухню.

Бедный Нед! Даже миссис Мюллет против него.

— Я случайно кое-что услышала, когда подметала вестибюль, — что-то о Хитклифе и всякое такое. Припоминаю время, когда я и моя подруга миссис Уоллер поехали на автобусе в Хинли посмотреть на него в кино. «Грозовой перевал» — так назывался фильм, хорошее имечко, однако! Ох уж этот Хитклиф, он запер жену на чердаке, словно старую тряпку! Не удивительно, что она спятила. Я знаю, я бы тоже. А теперь отчего вы смеетесь, мисс?

— Я представила, — сказала я, — как Дитер бредет по полю Джубили в дождь и грозу, чтобы похитить прекрасную Офелию.

— Что ж, все может быть, — сказала она, — но не без изрядного скандала со стороны Салли Строу — да и, как говорят, самой старой миссус.

— Старой миссус? Грейс Ингльби? Вы же не имеете в виду Грейс Ингльби?

Миссис Мюллет внезапно покраснела, как кастрюлька с кипящей свеклой.

— Я слишком много сказала, — забеспокоилась она. — Это все шерри. Альф всегда говорит, что шерри развязывает мне язык. Все, больше ни слова. Иди, детка. И смотри, я тебе ничего не говорила.

Ну-ну! — подумала я. Ну-ну-ну-ну-ну!

23

Есть что-то в возне с ядами, что прочищает мозги. Когда малейший промах может оказаться фатальным, внимание вынуждено сосредоточиться, словно зажигательное стекло, на эксперименте, и именно тогда ответы на почти сформулированные вопросы роятся в голове с готовностью пчел, возвращающихся в улей.

Отфильтровав приличное количество серной кислоты в свежесполоснутую мензурку и слегка подогрев, я осторожно добавила каплю прозрачного желе и восхищенно наблюдала, как она медленно растворялась, подрагивая и извиваясь в кислотной ванне, словно прозрачный кальмарчик.

Я получила это вещество с помощью воды и спирта из корней гельземия вечнозеленого (Gelsemium sempervirens), который блаженно цвел в углу оранжереи, к моему восторгу, его цветы напоминали крошечные воронки, вырезанные из свежего масла.

Это растение произрастает в обеих Америках, сказал мне Доггер, и было завезено в Англию путешественниками; конкретно этот экземпляр — моей матерью Харриет.

Я спросила, могу ли взять его в лабораторию, и Доггер с готовностью согласился.

Корень этого растения содержит прелестный алкалоид, именуемый гельсемин, прятавшийся внутри с сотворения мира до 1870 года, когда его выманил человек из Филадельфии с очаровательным именем Вормли, [81] накормивший этим сильным ядом кролика, который совершил обратное сальто и погиб через двадцать минут.

Гельсемин был убийцей, обществом которого я чрезвычайно наслаждалась.

А теперь пришел час магии!

В жидкость я на кончике ножа ввела маленькую дозу С 2 Cr 2 O 7 , или дихромата калия, красные соли которого, освещенные случайным солнечным лучом из окна, приобрели синевато-багровый оттенок крови жертвы угарного газа.

И это только начало! Дальше — больше.

Вишневый блеск уже угасал, и раствор приобретал впечатляющий фиолетовый оттенок старого синяка. Я задержала дыхание, и — да! — вот она, окончательная стадия желтовато-зеленого.

Гельсемин был химическим хамелеоном, менявшим цвет с чудесной импульсивностью, и все это без следа предыдущего оттенка.

Люди тоже таковы.

Ниалла, например.

С одной стороны, она была пленницей странствующего кукольника; молодой женщиной, не имевшей достойной упоминания семьи, кроме ребенка, которого она сейчас носит; молодой женщиной, позволявшей любовнику-полуинвалиду бить ее; молодой женщиной, оставшейся теперь без денег и видимых средств поддержки. Тем не менее по какой-то сложной причине, которую я не полностью понимала, она не вызывала у меня бесспорного сочувствия.

Было ли это потому, что она убежала со сцены преступления, так сказать, и спряталась в каретном сарае Букшоу? Я видела, что она хочет остаться одна, но вряд ли она выбрала для этого подходящее время.

Где она сейчас? — подумала я. Инспектор Хьюитт арестовал ее и посадил в камеру в Хинли?

Я написала Ниалла на клочке бумаги.

Еще был Матт Уилмотт: сказочный персонаж, который как будто вышел прямо из фильма Орсона Уэллса. Даже если не заострять на нем внимание: Матт приехал, Руперт погиб; Матт исчез после ссоры с Рупертом, и следующий раз его видели, когда он устраивал перевозку тела в Лондон для публичных похорон.

Был ли Матт убийцей, нанятым «Би-би-си»? Заставила ли шумная ссора Руперта с загадочным Тони «Тетушку» и ее генерального директора зайти слишком далеко? Был ли чудовищный конец Руперта на сцене сельского кукольного театра не более чем завершением ожесточенной дискуссии по поводу договора?

Что насчет Грейс Ингльби? Если честно, эта мрачная маленькая женщина наводила на меня ужас. Одного ее святилища погибшему ребенку в заброшенной голубиной башне было достаточно, чтобы лишить спокойствия кого угодно, а теперь миссис Мюллет намекает, что фермерская жена была для Дитера не просто хозяйкой.

И Дитер! Несмотря на все его нордическое благочестие и страсть к английской литературе, похоже, он вступил в сговор со своими тюремщиками, чтобы выращивать и поставлять коноплю тем, кого Салли Строу назвала «регулярной маленькой армией других таких же». Кто они? — задумалась я.

Руперт, конечно, был среди них главным и много лет посещал ферму Ингльби с регулярностью трамвая. Он был дамским угодником — в этом нет никаких сомнений (опять Салли). С кем он не поладил? Кто настолько хотел видеть его мертвым, что мог прикончить его?