Они присели, и Арья сказала:
— Смотри, что я нашла, когда разбирала вещи Вирдена. Думаю, мы могли бы насладиться этим вместе. — И она достала из бокового кармана своих узких штанов резную деревянную фляжку размером с ладонь и протянула ее Эрагону.
Он вытащил затычку и, понюхав содержимое фляжки, удивленно поднял брови, уловив знакомый, чуть сладковатый запах крепкого эльфийского напитка.
— Это же фелнирв! — воскликнул он (так назывался знаменитый напиток, который эльфы готовят из ягод бузины и, как утверждал Нари, из лунных лучей).
Арья рассмеялась, и голос ее зазвенел, как хорошо закаленная сталь.
— Да, это фелнирв. Только Вирден и еще кое-что туда добавил.
— А что?
— Листья одного растения, которое растет на восточной опушке Дю Вельденвардена вдоль берегов озера Рёна.
Эрагон нахмурился:
— А я знаю название этого растения?
— Возможно, но это не имеет никакого значения. Пей. Тебе понравится, обещаю.
И она снова рассмеялась. Этот смех с призвуком стали заставил Эрагона медлить. Он никогда еще не видел Арью такой легкой и беспечной. С внезапным удивлением он понял, что она, должно быть, уже сделала несколько глотков из этой фляжки.
Эрагон колебался. Его смущало, что за ними, возможно, наблюдает Глаэдр. Потом он поднес фляжку к губам и сделал добрый глоток. Напиток на вкус оказался немного иным, чем тот, к которому привык Эрагон, и обладал сильным мускусным запахом, похожим на запах куницы или горностая. Он поморщился и, подавляя тошноту, в глотке остался неприятный, жгучий след. Но Эрагон все же сделал еще глоток, поменьше, и вернул фляжку Арье. Та тоже отпила немного.
Минувший день был для них обоих наполнен кровью и ужасом. Эрагон многих убил и чуть не был убит сам, и теперь ему очень нужно было расслабиться… немного забыть… Но напряжение засело в нем как-то слишком глубоко, и ему никак не удавалось снять его с помощью обычных упражнений. Требовалось и еще кое-что, привнесенное извне. Впрочем, то насилие, в котором он принял такое активное участие, и было по большей части привнесено как раз извне.
Арья вновь протянула ему фляжку, и он решительно сделал большой глоток, а потом вдруг его разобрал смех.
Арья подняла бровь и посмотрела на него задумчиво, но довольно весело.
— Что это тебя так развеселило?
— Это… ну… то, что мы до сих пор живы, а они… — И он махнул рукой в сторону Драс-Леоны. — Жизнь меня веселит, жизнь рядом со смертью. — Внутри у него уже начинало разгораться приятное тепло, но почему-то ужасно чесались кончики ушей.
— Да, это хорошо — остаться в живых, — сказала Арья.
Они продолжали передавать фляжку друг другу, пока она не опустела, после чего Эрагон снова заткнул ее пробкой — что получилось у него не сразу, потому что пальцы вдруг стали какими-то слишком толстыми и неуклюжими, и пробка попросту выскальзывала из них, как палуба из-под ног во время бури.
Эрагон протянул пустую фляжку Арье, и она взяла ее, а он перехватил ее руку — правую руку — и, повернув ее к свету, стал рассматривать. Кожа на руке вновь выглядела совершенно гладкой, неповрежденной, и на ней не было никаких следов того ужасного ранения.
— Тебя Блёдхгарм исцелил? — спросил Эрагон.
Арья кивнула, и он отпустил ее руку.
— В основном он, — поправилась она. — Во всяком случае, рука снова отлично действует. — Она продемонстрировала, как легко может сжимать и разжимать пальцы. — Только вот здесь, у основания большого пальца, есть местечко, которым я по-прежнему ничего не чувствую.
Эрагон осторожно дотронулся до ее пальца.
— Здесь?
— Здесь. — И она слегка отвела руку.
— И Блёдхгарм ничего не сумел сделать?
Она покачала головой:
— Он пробовал с полдюжины разных заклинаний, но нервы в этом месте никак не хотят срастаться. — Она отмахнулась. — Да ладно, это, в сущности, не так уж и важно. Мечом я владею, как раньше; лук тоже легко могу натянуть. Собственно, только это и имеет значение.
Эрагон помолчал, потом сказал:
— Ты знаешь… я очень благодарен за то, что ты сделала, за то, что ты пыталась сделать. Мне только ужасно жаль, что после этого у тебя навсегда осталась такая отметина. Если бы я как-то мог это предотвратить…
— Не кори себя. Это пустяки. Невозможно прожить жизнь без единой ссадины. Да вряд ли и тебе самому этого хочется. Получая синяки и ссадины, мы набираемся опыта, учимся соразмерять наши безумные желания и наши возможности.
— Анжела тоже говорила нечто подобное — только о врагах: мол, если у тебя нет врагов, то ты попросту трус или еще хуже.
Арья кивнула:
— Да, это, пожалуй, правда.
Они продолжали беседовать, смеяться, мечтать, а ночь все тянулась, однако веселящее действие фелнирва отнюдь не ослабевало, а, наоборот, усиливалось. Какая-то хмельная дымка окутывала сознание Эрагона, и ему даже казалось, что клочья мрака в палатке завиваются вихрем, а перед глазами мелькают странные колдовские огни — такие огни он порой видел, засыпая. Кончики ушей у него отчего-то стали болезненно горячими, и теперь чесались не только уши, но и шея, словно по ней бегают мурашки. И звуки, особенно некоторые, тоже приобрели необычайную громкость — например, пение озерных насекомых и потрескиванье факелов за стенами палатки совершенно заглушили все прочие шумы.
«Может, меня отравили?» — лениво думал он.
— В чем дело? — спросила Арья, заметив, что он как-то погрустнел.
Эрагон сделал несколько глотков воды, чувствуя, что в горле почему-то невыносимо пересохло, и честно рассказал Арье о своих ощущениях.
Она долго смеялась, откинувшись назад и прикрывая свои яркие глаза тяжелыми веками.
— Не волнуйся, так и должно быть. Эти ощущения к рассвету пройдут. А до тех пор просто расслабься и позволь себе наслаждаться внутренней свободой.
Но Эрагон еще некоторое время боролся с собой и даже подумывал, не применить ли ему заклятие, прочищающее мозги, но не был уверен, что ему это удастся. Потом он все же решил довериться Арье и последовал ее совету.
Мир тут же сомкнулся вокруг него, точно кокон, и ему вдруг пришло в голову, до чего же он все-таки зависит от своих органов чувств — ведь это, в сущности, они определяют, что рядом с ним реально, а что нет. Он, например, готов был поклясться, что те вспыхивающие огни вполне реальны, но разум твердил ему: нет, твое зрение ошибается, это всего лишь видения, вызванные воздействием фелнирва.
Их беседа с Арьей становилась все более бессвязной и дурашливой, но Эрагон тем не менее был убежден, что каждое их слово невероятно важно. Впрочем, он вряд ли смог бы объяснить, почему так считает, как не смог бы припомнить и того, что именно они обсуждали минуту назад.