Вардены раскинули свои палатки примерно в миле от Урубаена возле небольшого ручья, впадавшего в реку Рамр. И почти сразу же люди, гномы и ургалы принялись строить оборонительные укрепления — этот процесс должен был продолжаться до темноты, а утром начаться снова. Каждый раз, закрепляясь на каком-то одном месте, они первым делом укрепляли свои позиции. Это была тяжелая, утомительная и всем страшно надоевшая работа, однако же именно эти укрепления порой спасали им жизнь, а кроме того, избавляли от ничегонеделания.
Вардены но-прежнему считали, что все эти приказы исходят от Эрагона — хотя в лагере оставался лишь его двойник, созданный магией, — но Роран знал: на самом деле всем командует Джормундур. После похищения Насуады и отлета Эрагона и Сапфиры он как-то особенно зауважал этого старого вояку. Джормундур, можно сказать, жизнь положил на борьбу с Империей; кроме того, он действительно был опытным военным и обладал глубокими познаниями и в тактике, и в логистике. Да и с Рораном они отлично ладили; оба они были воинами стального клинка, а не магии.
Зато с королем Оррином Роран постоянно спорил и ссорился. Оррин никогда не упускал возможности позлить его, и Роран не сомневался: если кто и может погубить их всех, так это именно Оррин. Он понимал, конечно, что оскорблять главу королевства Сурда нехорошо, но не мог не назвать Оррина дураком, когда тот выразил желание отправить к главным воротам Урубаена герольдов, чтобы те возвестили о начале наступления варденов, как это было сделано в Драс-Леоне и Белатоне.
— Ты что, хочешь спровоцировать Гальбаторикса? — прорычал Роран. — Он ведь может нам и ответить!
— Но это было бы только справедливо, — горделиво выпрямившись, заявил Оррин, — если бы мы заранее объявили о своих намерениях и дали ему возможность вступить с нами в мирные переговоры.
Роран так и уставился на него. Потом с отвращением отвернулся и сказал Джормундуру:
— Не мог бы ты заставить его понять, почему это в высшей степени неразумно?
Они втроем сидели в шатре Оррина, куда он же сам их и пригласил.
— Ваше величество, — сказал Джормундур, — Роран прав. Лучше всего было бы подождать и не вступать с Империей ни в какие переговоры.
— Но они же могут нас увидеть! — запротестовал Оррин. — Ведь мы разбили лагерь у самых стен города. И. в конце концов, это было бы… просто грубо— не послать гонца и не объявить о наших намерениях. Правда, вы оба простолюдины, я и не ожидал, что меня поймете. Взаимоотношения царствующих особ требуют соблюдения определенной куртуазности — даже в условиях войны.
Рорану вдруг страшно захотелось стукнуть эту «царствующую особу» по башке.
— Неужели ты настолько самодоволен, что веришь, будто Гальбаторикс считает тебя равным себе? Ха! Да мы для него просто насекомые! И на куртуазность твою ему плевать! Ты что, забыл: ведь и Гальбаторикс был таким же простолюдином, как мы, до того, как одержал победу над Всадниками. И я бы сказал, ведет он себя несколько иначе, чем ты. Да такого, как он, больше и в мире-то нет! И ты еще всерьез полагаешь, что можно предугадать его поступки? Ты считаешь, что его можно как-то умиротворить? Ха-ха-ха!
Оррин вспыхнул, оттолкнул бокал с вином, и тот упал на расстеленный ковер.
— Ты слишком много себе позволяешь, Молотобоец! Никто не смеет оскорблять меня, правителя Сурды!
— Я имею полное право делать то, что считаю нужным, — прорычал Роран. — Я не твой подданный. И не обязан перед тобой отчитываться. Я свободный человек — могу любого оскорбить, а могу и похвалить. Даже тебя. Говорю тебе еще раз: посылать к воротам глашатаев было бы непростительной ошибкой.
Прошелестела сталь — это король Оррин выхватил из ножен меч, застать Рорана врасплох не сумел. Тот, услыхав знакомый звук, уже успел отстегнуть от пояса свой молот и замахнуться им.
Клинок Оррина голубоватой вспышкой мелькнул в полумраке шатра. Роран, видя, куда метит Оррин, ловко увернулся и плашмя ударил молотом по лезвию меча; тот согнулся и со звоном вылетел у Оррина из рук.
Оррин растерянно посмотрел на свой клинок, упавший на ковер; лезвие все еще дрожало после удара Рорана.
— Сир, — крикнул один из стражников у входа в палатку, — с вами ничего не случилось?
— Я просто уронил свой щит, — ответил стражнику Джормундур. — Беспокоиться не о чем.
— Хорошо, господин мой.
Роран не сводил глаз с Оррина, на лице которого появилось какое-то загнанное выражение, как у дикого зверя. По-прежнему пристально на него глядя, Роран пристегнул молот к поясу и повторил:
— Выходить на связь с Гальбаториксом глупо и опасно. Если ты попытаешься это сделать, я убью всякого, кого бы ты туда ни послал, еще до того, как он успеет приблизиться к городским воротам.
— Ты не посмеешь! — возмутился Оррин.
— Посмею. И сделаю, как сказал. Я не позволю тебе подвергать опасности всех нас ради того, чтобы удовлетворить свою королевскую… гордость и спесь. Если Гальбаторикс захочет с нами поговорить, он и без того знает, где нас найти. А если нет — пусть сидит в своей цитадели.
И Роран вихрем вылетел из шатра. Снаружи он остановился, подбоченился и стал смотреть на пухлые облака в небе, выжидая, когда успокоится бешено бьющееся сердце. Этот Оррин похож на годовалого мула! Такой же упрямый и самоуверенный. Только и мечтает, как бы лягнуть тебя побольнее!
А еще он слишком много пьет…
Роран мерил шагами пространство перед шатром, пока оттуда не появился Джормундур. Не успел старый вояка и рта раскрыть, как Роран бросился к нему и сказал:
— Извини, что так получилось. Мне, правда, очень жаль!
— Еще бы тебе не жаль было. — Джормундур сокрушенно покачал головой, потом вытащил свою глиняную трубку и принялся набивать ее сушеной травой кардус, уминая «табачок» подушечкой большого пальца. — Вон сколько времени мне пришлось уговаривать Оррина не посылать людей к воротам назло тебе! — Он помолчал. — А что, ты и впрямь убил бы кого-то из его людей?
— Я просто так угрозами не бросаюсь, — буркнул Роран.
— Нет, не бросаешься… Ну ладно, будем надеяться, что до этого не дойдет. — Джормундур неторопливо двинулся по тропе между палатками. Роран шел с ним рядом, и люди уступали им дорогу, вежливо с ними раскланиваясь. Взмахнув нераскуренной трубкой, Джормундур вдруг сказал: — В общем-то, и мне не раз хотелось укоротить Оррину язык, — он усмехнулся, — да только осторожность, к сожалению, всегда надо мной верх брала.
— Он что, всегда был таким… упертым?
— М-м-м? Нет, пожалуй. В Сурде он вел себя куда более разумно.
— И что же с ним случилось потом?
— Страх, я думаю. Страх порой людей сильно меняет; странные вещи с ними делает.
— Это правда.
— Может, тебя это обидит, но ты ведь и сам вел себя глупо.