Гальбаторикс, остановившийся примерно в шаге от него, был явно разгневан. На лбу у него надулась толстая разветвленная вена, на щеках ходили желваки.
— Неужели ты, мальчишка, думал, что сможешь бросить вызов мне? — прорычал он, брызгая в бешенстве слюной. — Или ты возомнил себя равным мне? Решил, что способен одержать надо мной победу и отнять у меня трон? — Жилы на шее у Гальбаторикса вздулись, точно переплетенные канаты. Он дернул себя за край плаща. — Я вырезал этот плащ из крыльев самого Белгабада. Как и эти перчатки. — Он поднял меч Врангр и поднес его почти прозрачное лезвие к глазам Эрагона. — А этот меч я вынул из рук Враиля. Корону, которая украшает ныне мою голову, я снял с той жалкой мяукающей твари, которая имела наглость называть себя королем. И ты еще наделся одолеть меня? Меня! Ты явился в мой замок, ты убил моих слуг, ты ведешь себя так, словно ты лучше меня. Словно ты благородней или добродетельней меня. Да как ты смеешь, червяк!
У Эрагона загудело в голове, и целый рой противных крутящихся алых мошек возник перед глазами, когда Гальбаторикс ударил его по лицу рукоятью Врангра, ободрав на скуле кожу.
— Пора преподать тебе урок, мальчишка, — прошипел Гальбаторикс, придвигаясь к Эрагону совсем близко, и его сверкающие глаза оказались в паре дюймов от глаз Эрагона.
Он ударил его по второй щеке, и на мгновение все вокруг Эрагона поглотила чернота, в которой мерцали яркие вспышки огней.
— Мне доставит удовольствие, когда ты станешь исполнять любой мой приказ, — сказал Гальбаторикс. И чуть тише прибавил: — Ганга! — Воздействие Элдунари на сознание Эрагона тут же прекратилось, и он вновь обрел возможность думать свободно. Однако порабощенные Гальбаториксом Элдунари продолжали терроризировать всех остальных — Эрагон видел это по напряженным лицам своих друзей.
Затем некая острая, заточенная до предела, мысль пронзила его сознание, внедряясь в самую суть его «я». Вращаясь, точно раковина сердцевидки, она рвала материю его сознания, стремясь разрушить его волю, извратить его восприятие жизни…
Такой атаки Эрагон еще никогда не испытывал. Он весь внутренне съежился, сосредоточившись на одной-единственной мысли — мысли о мщении, — полагая, что только так сможет защитить себя. Благодаря возникшей между ними мысленной связи он чувствовал, какие эмоции владеют в этот миг Гальбаториксом. Это были гнев и дикая радость, вызванная тем, что он сумел причинить Эрагону столь сильную душевную боль и теперь может любоваться его муками.
Эрагон наконец понял, почему Гальбаторикс так легко справлялся со своими врагами, разрушая их разум: просто это доставляло ему извращенное наслаждение.
Острие враждебной мысли проникало все глубже в сознание Эрагона, и он взвыл, не в силах сам справиться с этим. А Гальбаторикс, заметив это, улыбнулся, обнажив края зубов, которые казались странно полупрозрачными.
Эрагону было ясно, что простой обороной он ничего не добьется, а потому, несмотря на разрывающую мозг боль, он заставил себя пойти в наступление. Эрагон проник в сознание Гальбаторикса, ухватился за края его острых как бритва мыслей, пытаясь удержать их, не позволяя им двигаться или меняться.
Однако Гальбаторикс не сделал даже попытки как-то оградить себя от его проникновения. Жестокая улыбка тирана стала еще шире, и он еще сильней крутанул то острие, что сидело у Эрагона в мозгу, и еще глубже ввинтился в его сознание!
Эрагону казалось, что в мозгу у него вращается целый пучок колючих веток шиповника, раздирая его изнутри. Из глотки у него невольно вырвался вопль боли, ему все трудней становилось сопротивляться страшному заклятию Гальбаторикса.
— Подчинись, — услышал он его голос. Гальбаторикс приподнял его лицо, ухватив за подбородок своими стальными пальцами, и повторил: — Подчинись. — И острие в мозгу Эрагона снова резко повернулось, и он закричал так пронзительно, что голос у него сорвался.
Затем целый сонм острых мыслей Гальбаторикса, пронзив сознание Эрагона, ринулся в его душу. И разум его почти померк. В распоряжении Эрагона осталась лишь самая малая часть разума, крошечное светлое пятнышко, над которым темной тенью нависала мощь чуждого сознания.
— Подчинись, — почти нежно прошептал Гальбаторикс. —Тебе же некуда идти, негде спрятаться… Твоя прежняя жизнь кончается, Эрагон Губитель Шейдов. Тебя ждет новая жизнь. Подчинись, и все твои прегрешения будут тебе прощены.
Слезы застилали взор Эрагона, когда прямо перед ним возникли лишенные выражения черные бездонные глаза Гальбаторикса.
Они проиграли… Нет, это он проиграл!
Понимание этого было страшнее любой из полученных ран. Столетняя борьба — и все попусту. Сапфира, Эльва, Арья, Элдунари — никто не смог одолеть Гальбаторикса. Он слишком силен, слишком хорошо осведомлен, обладает слишком большими познаниями. Гэрроу, Бром, Оромис — все они погибли зря, как и многие другие воины, принадлежавшие к самым различным расам и народам. Все, все они зря сложили головы, сражаясь с Империей Гальбаторикса…
Из глаз Эрагона покатились слезы.
— Подчинись, — прошептал Гальбаторикс, и его хватка стала еще мучительней.
Ненавистней всего Эрагону была несправедливость подобного конца. Ему казалось неправильным то, что столько людей, эльфов, гномов, драконов и других существ страдали и погибали во имя безнадежной, недостижимой цели. Неужели действительно безнадежной? Неужели недостижимой? Нет, не может быть, чтобы один лишь Гальбаторикс оказался причиной столь ужасного краха. Недопустимо, неправильно, если он избежит наказания за свои злодеяния…
«Но почему— спрашивал себя Эрагон.
И тут он припомнил видение, которое им с Сапфирой так упорно показывал некогда старейший из Элдунари, Валдр — доказывая, что мечты и заботы скворцов ничуть не менее важны, чем заботы королей.
— Подчинись! — крикнул Гальбаторикс, и сознание пронзило мозг Эрагона, словно тысячи острых ледяных осколков, словно горячие языки пламени, сжигающие изнутри. Эрагон громко вскрикнул и в отчаянии мысленно обратился к Сапфире и Элдунари, но их разумы пребывали в осаде, атакованные Элдунари диких драконов. И тогда он сам, нарушая все правила, отнял у них немного мысленной энергии и с помощью этой энергии составил и произнес заклятие.
Собственно, это было заклятие без слов, ибо магия Гальбаторикса не позволила бы ему вымолвить ни слова, да и никакими словами невозможно было описать то, чего хотел Эрагон, и то, что он в данный момент чувствовал. Для этого не хватило бы целой библиотеки мудрых книг. Его заклятие было продиктовано скорее инстинктом и эмоциями, языка для этой цели было бы недостаточно.
То, чего он хотел, было одновременно и просто, и сложно. Он очень хотел, чтобы Гальбаторикс понял… Да, чтобы он понял неправильность своих действий. Это заклинание не было атакой на него. Это была попытка поговоритьс ним. Если ему, Эрагону, предстояло всю оставшуюся жизнь провести у него в рабстве, то он хотел бы, чтобы прежде Гальбаторикс осознал, какое преступление он совершил, осознал полностью и до конца.