Идуна и Нёйя сняли с себя одежду и, в соответствии с древними ритуалами, Эрагон и остальные запели. Под их пение эльфийки начали танцевать. Они двигались так, что вытатуированные на их телах драконы превращались как бы в единое существо.
В кульминационный момент песни «созданный» ими дракон вдруг стал мерцать, потом приоткрыл пасть, расправил крылья и прыгнул вперед, скидывая с себя эльфийскую кожу и поднимаясь над поляной. Казалось, что лишь хвост его все еще касается переплетенных тел Идуны и Нёйи.
Эрагон обратился к этому светящемуся существу и, когда тот обратил на него внимание, объяснил ему свою идею и спросил, согласятся ли с его предложением драконы.
«Делай, как считаешь нужным, Убийца Королей, — сказал ему сверкающий призрак дракона. — Если это поможет установить мир во всей Алагейзии, мы возражать не станем».
Затем Эрагон прочитал отрывок из одной книги, написанной Всадниками, и мысленно произнес имя древнего языка. Все присутствующие эльфы и драконы отдали ему свою силу. Эта энергия прошла сквозь него, точно крутящийся бешеный вихрь. С ее помощью Эрагон произнес заклинание, которое оттачивал уже несколько дней.
Это было такое заклинание, какого никто не произносил уже многие сотни лет: чары, сходные с той старинной магией, что существует глубоко в жилах земли и костях гор. И с помощью этого заклинания Эрагон осмелился сделать то, что до этого делалось лишь однажды — он выковал новый договор между драконами и Всадниками. Он связал с драконами не только эльфов и людей, но также гномов и ургалов. Отныне любой из них тоже мог стать Всадником.
Пока он произносил последние слова этого могущественного заклятия и тем самым как бы скреплял его некой печатью, в воздухе и на земле явственно ощущался некий трепет. Эрагону казалось, будто все вокруг него — а, возможно, и во всем мире — пришло в движение, оставив свои привычные места. Это заклинание совершенно лишило сил и его, и Сапфиру, и других драконов. Когда он его завершил, то испытал невероятную радость и понял, что сделал нечто великое и это, возможно, самый большой подвиг в его жизни.
Арья настояла на том, чтобы был устроен еще один пир в честь этого события. И хоть Эрагон чувствовал себя чрезвычайно усталым, он все же от души веселился и был счастлив составить компанию Арье, Рорану, Катрине и маленькой Измире. Однако посреди пира вся эта еда, музыка, веселье вдруг показались ему чрезмерными, и он, извинившись, вышел из-за стола.
«Как ты себя чувствуешь? — спросила Сапфира, устроившаяся вместе с Фирненом в дальнем конце стола. — Ты здоров?»
Он улыбнулся ей:
«Мне просто нужно немного побыть в тишине. Я скоро вернусь».
И он, скользнув прочь, медленно пошел среди величавых сосен, всей грудью вдыхая холодный ночной воздух.
В сотне шагов от того места, где стояли праздничные столы, Эрагон увидел худого эльфа с приподнятыми плечами, который сидел, опершись спиной о массивный древесный корень и отвернувшись от пирующих. Эрагон свернул в сторону, чтобы не беспокоить эльфа, однако, случайно взглянув ему в лицо, узнал его.
Это был совсем и не эльф, это был бывший мясник Слоан.
От неожиданности Эрагон остановился с ним рядом. Он совсем позабыл, что Слоан — отец Катрины — находится в Эллесмере. Мгновение поколебавшись и споря с самим собой, он все же тихими шагами приблизился к нему.
Как и в последний раз, когда Эрагон его видел, Слоан носил тонкую черную повязку, скрывавшую его пустые глазницы. Из-под повязки текли слезы, лоб был нахмурен, а худые руки мучительно стиснуты.
Услышав шаги Эрагона, Слоан повернул в его сторону голову и спросил:
— Кто здесь? Это ты, Адарё? Я же говорил тебе, что помощь мне не нужна! — В голосе его звучали горечь, гнев боль и печаль, чего Эрагон никак не ожидал.
— Это я, Эрагон, — сказал он.
Слоан вздрогнул, словно до него дотронулись каленым железом, и замер.
— Ты! Что, явился полюбоваться на мое жалкое положение?
— Нет, конечно, — спокойно ответил Эрагон, оскорбленный подобным предположением. Он присел на корточки в нескольких футах от Слоана.
— Ты уж прости, если я тебе не поверю. Порой трудно понять, чего ты на самом деле хочешь — помочь человеку или причинить ему боль.
— Это зависит от твоей точки зрения.
Слоан презрительно искривил верхнюю губу.
— Надо же, ответ настоящего эльфа — осторожный да хитрый, как ласка!
У Эрагона за спиной эльфы затянули новую песню под аккомпанемент лютни и свирели. Потом до Эрагона и Слоана донесся бурный взрыв смеха.
Мясник мотнул подбородком в ту сторону.
А ведь я ее слышу! — И снова слезы потекли из-под его черной повязки. — Могу услышать, да увидеть не могу! А все твои чары проклятые! Это они не дают мне поговорить с нею!
Эрагон молчал, не зная толком, что ему ответить.
Слоан откинулся, прислонившись затылком к сосновому корню; на горле у него запрыгал кадык.
— Эльфы говорили, девочка у нее родилась. Измира. Сильная, здоровая.
— Да, это правда. Я других таких детей не знаю — крепенькая такая и кричит громче всех. Красивая девочка.
— Это хорошо.
— Как ты прожил все это время? По-прежнему резьбой занимался?
— Значит, эльфы докладывают тебе о моих занятиях? — Пока Эрагон решал, как лучше ответить — а ему вовсе не хотелось, чтобы Слоан знал, что он однажды навещал его здесь, — мясник снова заговорил: — Я ведь догадывался… Как я, по-твоему, могу время проводить? Я все время во тьме — со времен Хелгринда, так что ничего не делаю, только баклуши бью. Зато эльфы эти все вокруг меня суетятся, ни минуты покоя не дают!
Среди пирующих снова раздался смех, и в шуме голосов Эрагон отчетливо различил голос Катрины.
Слоан свирепо сдвинул брови.
— Зачем ты и ее-то сюда, в Эллесмеру притащил? Мало тебе было меня сюда сослать? Нет, тебе надо обязательно меня помучить! Чтоб я знал, что и дочка моя, и внучка тоже здесь, но увидеть их я никогда не смогу! И тем более — поговорить с ними. — Слоан оскалился. Вид у него был такой, словно он сейчас бросится на Эрагона. — Ах ты, бессердечный ублюдок!
— Да нет, сердце у меня как раз есть и даже не одно, — сказал Эрагон, зная, что мясник все равно его не поймет. Слоан злобно хмыкнул.
Эрагон не знал, что лучше — то ли пусть мясник верит, что он действительно хотел причинить ему боль, то ли признаться, что он просто забыл о его существовании, потому и привез сюда Катрину с Рораном. Слоан отвернулся. По щекам у него текли слезы.
— Уходи, — сказал он. — Оставь меня. Не тревожь понапрасну. И больше не появляйся рядом со мной, или, клянусь, один из нас умрет!
Эрагон поковырял носком сапога иглы, устилавшие землю толстым слоем, и снова посмотрел на Слоана. Ему не хотелось уходить. Он понимал, что поступил жестоко, неправильно, и с каждой секундой все сильней ощущал свою вину перед этим несчастным человеком. В конце концов он принял решение — и сразу как-то успокоился.