– Ах, так я тебе не друг? – рявкнул полковник, забыв о своём олимпийском спокойствии. – Вспомни, какую трёпку задавал я тебе, бывало, сорок лет назад.
Перед затуманенным винными парами взором возникла картина: серое туманное утро, мимо ступеней огромного собора трусит малыш в курточке, с новым ранцем за плечами, стараясь не отстать от мальчика постарше, который порой награждает его тумаками, но зато не разрешает этого другим. Полковник, снова став воплощением воинского достоинства, ждал, храня невозмутимое молчание.
– Хорошо, Арман, – донёсся наконец шёпот с кровати. Из Абиссинии Маршан вернулся, как будто избавившись от своего недуга, и напечатал ряд интересных этнологических статей, но вскоре, неизвестно почему, запил снова. И Дюпре опять увёз его за границу. Вернувшись из второго путешествия, Маршан больше не пил, но запятнанная репутация не позволила ему вернуться к частной практике, и он стал работать в больнице. Тем временем его жена с христианским смирением носила элегантный полутраур, который был ей очень к лицу и соответствовал её положению соломенной вдовы. Она была так увлечена Ферраном, что прогнала всех остальных поклонников и использовала свои светские связи, чтобы сделать ему карьеру.
– Доктор Ферран, как брат, поддержал меня в трудные дни, – говорила она состоятельным больным. – У него такая огромная практика и столько научной работы, и всё-таки он находит время утешать одинокую женщину. Только в беде узнаешь, сколько доброты существует в мире.
Когда его положение упрочилось, Ферран бросил Селестину и женился на богатой наследнице. Селестина отомстила ему, выступив в суде свидетельницей по какому-то пустяковому делу и рассказав всю правду о Ферране. Если бы убийство не казалось ей чем-то отвратительным и, кроме того, признаком дурного тона, она, пожалуй, отравила бы своего неверного любовника; но, испытывая брезгливость к физическому насилию, она решила разрушить карьеру, созданную собственными руками, и обречь Феррана на бесчестие и нищету до конца его дней.
На следующее утро Маршан, который жил один и редко читал газеты, с удивлением заметил, что в больнице все от врачей до швейцара смотрят на него с робким соболезнованием. Наконец один из ассистентов подошёл к нему и проговорил, запинаясь, несколько сочувственных слов. Отложив стетоскоп, Маршан окинул коллег быстрым пронизывающим взглядом.
– Что-нибудь, касающееся меня, в утренних газетах? А ну-ка покажите.
Врачи испуганно переглянулись.
– Газету! – рявкнул Маршан.
Ему поспешно подали' «Пресс». При гробовом молчании окружающих он прочёл отчёт о процессе. Кончив, он перечитал его ещё раз. Внезапно он швырнул газету перепуганному ассистенту.
– Ну, если у вас есть время на газетные сплетни, то у меня его нет. Кто ставил этот компресс?
Во время обхода он довёл до слёз многих сестёр и больных, но никогда ещё не ставил диагнозы с таким блеском. Никто больше не осмелился выражать ему сочувствие, но когда он уходил, профессор Ланприер вышел вслед за ним во двор и молча положил ему руку на плечо; С бешеным проклятием стряхнув его руку, Маршан оттолкнул старика и устремился в ворота, опустив голову, как разъярённый бык. Около своего подъезда он столкнулся с посыльным – его вызывали в морг для опознания тела жены. Селестина завершила свою месть, бросившись в реку.
– Хорошо, – небрежно сказал он. – Скажите, что я сейчас пряду.
Он добрался до морга только поздно вечером, совершенно пьяный, неспособный кого-либо опознавать.
После этого он беспробудно пил в течение полутора месяцев, а узнав, что Дюпре отправляется с экспедицией на Амазонку, предложил свои услуги в качестве врача и этнолога.
Гийоме излагал свою версию этой истории как забавный анекдот. Ему Маршан представлялся в высшей степени комической фигурой. Выслушав против воли это повествование, отбросив некоторые красочные подробности, как плод своеобразной фантазии рассказчика, и припомнив слышанное в Париже, Рене решил, что одно во всяком случае ясно: если полковник Дюпре сумел найти выход из подобного положения, он, по-видимому, не так глуп, как кажется.
Он был несправедлив к своему командиру – тот даже и не казался глупцом. Дюпре прожил полную опасностей жизнь, привык отвечать за судьбы других людей, даже нарочито высокомерная складка рта не могла испортить серьёзного и прямого выражения его лица. Осанка его была бы благородной, если б только он поменьше заботился о её благородстве; когда ему удавалось забыть про Амьен и бакалейную лавочку отца, он становился самим собой – человеком, который сделал в жизни много хорошего и не раз карал зло.
Рене с первой встречи почувствовал к полковнику неприязнь: ему не понравилась манера Дюпре говорить со слугами и его разочарование, когда он узнал, что маркиз не приехал в Марсель проводить Рене. Дюпре так искренне, по-детски, благоговел перед аристократией, что ему можно было бы простить эту невинную слабость. Но когда полковник, изысканно – любезно разговаривавший с Анри, тут же вычел у носильщика полфранка за то, что тот уронил чемодан, Рене передёрнуло.
– Господин де Мартерель. – сказал полковник однажды после завтрака, – не будете ли вы любезны зайти ко мне в каюту. Я хочу поговорить с вами относительно ваших обязанностей.
– К вашим услугам, полковник, – ответил Рене. вставая со стула. – Сейчас?
По дороге в каюту он добавил:
– Кстати, господин полковник, я предпочёл бы, чтобы вы называли меня Мартелем. У нас в семье, правда, придерживаются родового имени, но я провёл детство в Англии и привык к этому сокращению. В школе меня звали Мартель.
Светлые, стального цвета глаза полковника обратились к Рене с выражением холодного неодобрения.
– Надеюсь, вы отказались от своей исторической фамилии не под влиянием каких-либо… новейших вредных идей?
– О нет, идеи здесь ни при чём, – ответил Рене. – Просто я так привык.
Хотя Рене был очень раздражён, он не думал, что его слова будут восприняты как отповедь, и почувствовал себя крайне неловко, когда полковник как-то сразу сник.
Затем они заговорили о работе, и Рене вскоре обнаружил, что на его плечи собираются незаметно переложить обязанности, которые он никогда на себя не брал.
– Доктор Маршан говорил, что вы изучаете испанский язык, – сказал полковник. – Это хорошо, он вам очень пригодится. Но вы быстро усвоите язык на месте, а пока, мне кажется, вы провели бы время с большей пользой, выполняя обязанности моего секретаря. Дел скопилось много, для вас это было бы превосходной практикой.
Рене ответил не сразу. Это не предусматривалось договором. Однако какой смысл с самого начала ссориться со своим начальником?
– У меня было впечатление, – сказал он наконец, – что господин Гийоме…
– Такая договорённость действительно была, но я пришёл к выводу, что его таланты, по-видимому, лежат в другой области. Разумеется, секретарская работа, строго говоря, не входит в круг ваших обязанностей, но для меня было бы большим облегчением, если бы вы взяли её на себя.