— Очень интересно, — сказала я. — А кто порекомендовал вам именно меня? От кого вы услышали мою фамилию?
Липатов смешался.
— Порекомендовал? — морща лоб, пробормотал он. — Кто же вас порекомендовал? Вот, черт возьми! А я ведь и не знаю, кто порекомендовал. Данные мне дал Слепцов. Может быть, спросить у него?
— Ну, ладно, — перебила я его. — Только учтите, что я не работаю на общественных началах. У вашего пастора с кредитоспособностью все в порядке?
Липатов пожал плечами.
— Небось если раскатывает везде, значит, денежки водятся — я так думаю. Да мы спросим на месте! На самом деле: хочешь, чтоб охраняли — раскошеливайся! А за так — извини-подвинься! У нас теперь тоже капитализм. Значит, в принципе согласны?
Я кивнула. В голове моей начала зарождаться пока еще очень туманная дерзкая идея. «Этот незадачливый пастор, — подумала я, — возможно, послан мне судьбой».
— У него сейчас в гостинице телевизионщики сидят, — сообщил Липатов. — Пока мы машину ищем, он как раз освободится.
— Я на машине, — обрадовала я его.
— О! Отлично, — похвалил Липатов. — А мы тут безлошадные. Дел невпроворот, а транспортом не обеспечивают. Вот и бегаешь, ищешь, кому бы на хвост запрыгнуть. А дела стоят.
— Кончайте трепаться, — сказала я. — Поехали, — я еще рассчитывала застать на месте телевизионщиков.
Мы успели вовремя. Работники телевидения как раз покидали гостиницу, направляясь к своему белому фургончику. Я попросила Липатова подождать меня в вестибюле и подошла к телевизионщикам.
— Эй, ребята! — сказала я негромко. — Есть дело на сотню зеленых.
Они остановились и с интересом уставились на меня. Оба были в джинсовых костюмах и грязных кроссовках. Оператор нянчил на плече видеокамеру и жевал жвачку.
— Пастора снимали? — осведомилась я.
— Ну, — коротко сказал репортер.
— Большой кусок получился?
— Минут на двенадцать. А тебе зачем?
— Мужики! — сказала я проникновенно. — Вам за этот репортаж какую сумму отвалят?
— Сумму? — скептически откликнулся оператор, переставая жевать. — За этот божий одуванчик? Гриш, какую нам сумму отвалят?
— Это в Москве суммы, — мрачно ответил репортер. — А у нас сума, а не сумма! Горе одно.
— Тогда, может, столкуемся, мужики? — нажала я. — Я вам за эту пленку сотню дам. По рукам?
Телевизионщики переглянулись.
— Так нам это для новостей, — неуверенно проговорил Гриша. — Чтоб отразить… Жив и здоров наш пастор, так сказать.
— А-а, брось, Гриш! — презрительно сказал оператор. — Один хрен в эфир секунд десять дадут — чихнуть не успеешь. Скажем на базе, что питание в самый интересный момент сдохло. Только, девушка, — обратился он ко мне. — Ты зря про сотню говоришь. Две сотни — вот это самое то!
— Идет! — согласилась я.
Они вручили мне кассету, взяли деньги и, заметно воспрянув духом, побежали к машине. Я положила кассету в сумочку и вошла в вестибюль. Липатов, скучавший на диванчике под декоративной пальмой, увидев меня, вскочил и, галантно предложив руку, повел на второй этаж.
Приезжий занимал скромный одноместный номер с видом на шумную улицу. Он встретил нас, широко улыбаясь и протягивая для рукопожатия узкую белую ладонь. На его гладко выбритом лице не было заметно никаких следов побоев — видимо, легкие телесные повреждения пришлись на другие части тела. Одет он был в неказистый черный костюм и белую рубашку без галстука.
После взаимных приветствий пастор на ломаном русском языке предложил нам садиться. Мы уселись в кресла по разным углам помещения, а хозяин, извинившись, что не может предложить нам в данный момент по чашечке кофе, принялся расхаживать по комнате, нервно жестикулируя и излагая свои проблемы глубоким гортанным голосом. Собственно, он повторял то, о чем было написано в газете, но более страстно, с пылом истинного проповедника.
— Где вы научились так хорошо говорить по-русски? — поинтересовалась я.
— Это не совсем хорошо, — серьезно ответил пастор, останавливая на мне простодушный взгляд. — Мой отец служил Люфтваффе, многий срок на русском плену. Он говорил по-русски — я слушал ребенком. Я брал еще курсы. Нам нужно не воевать, а духовно близиться! Я с миссией сюда. Но здесь, к печали, не всякий готов близиться! Увы!
— Это верно, — согласилась я. — Тут у нас палец в рот не клади!
— А вот это, кстати, и есть ваш телохранитель! — вмешался Липатов, которому не хотелось, чтобы разговор скатывался на зыбкую почву экстремизма. — Прошу любить и жаловать! Охотникова Евгения Максимовна!
— О! Фрау-бодигард? — изумился пастор. — Много рад! Но… вы гарантирен мою безопасность, фрау Мак-симовна?
— Несомненно, — ответила я не колеблясь. — Пока я с вами, ни один хулиган к вам не подойдет. Просто не успеет. Но есть одна маленькая деталь — безопасность стоит денег, уважаемый герр Ланге!
Пастор нахмурился и пожевал губами. Чувствовалось, что эту особенность безопасности он не одобряет.
— Натюрлих! — проронил он наконец. — Какая есть ваша цена?
— Разумная, — спокойно ответила. — Двести долларов в сутки плюс накладные расходы. Если вы хотите, чтобы я находилась при вас и в гостинице, придется снять для меня номер.
Герр Ланге посмотрел на меня беспомощным взглядом, а потом повернулся к Липатову, как бы ища у него защиты. Липатов развел руками. Пастор в смятении опять прошелся по номеру и выглянул в окно. Вид чужой улицы, кажется, убедил его.
— Гут, — кисло произнес он.
— У вас на сегодня запланированы еще какие-нибудь встречи? — спросила я.
— Запланированы. Да, — отрывисто произнес он. — Здесь мой план.
Он взял со стола листок и протянул мне. Аккуратным почерком были записаны все дни пребывания герра Ланге на нашей земле. Из этого плана следовало, что через три дня, двадцатого, он улетал в Берлин.
— Сегодня у вас встреча с представителями немецкой диаспоры? — спросила я на языке пастора, заглядывая в листок.
— Да. В институте культуры, — хмуро подтвердил пастор. — В любезно предоставленной аудитории, — тут лицо его просветлело, и он спросил: — Фрау знает наш язык?
— Да, я училась, — скромно ответила я. — Правда, мой папа в плен не попадал.
— Ребята, — сказал Липатов, вставая. — Я так понял, международное соглашение состоялось? Тогда я побежал. Хорошо бы, конечно, отметить это дело…
— В отделе отметите, Андрей Тимофеевич! — сказала я. — А то пройдет слух по всем конфессиям, что у нас тут проповедников спаивают.
Липатов хохотнул.
— Верно мыслите! — согласился он. — Значит, я пошел. А вы все-таки заглянули бы к нам, приемчики какие-нибудь показали!