– Все остальные исключаются, – прошептала Варвара, – в том числе Изабелла. Она же не дура. Что вам не дает снять отпечатки пальцев с вилки и сверить с отпечатками Кармен?
– Многое, – улыбнулся сержант. – А главное, жить хочу.
– Изабелла не даст Кармен в обиду, – объяснил я. – Подключит полковника, а тот все сделает для Изабеллы. У последней с Кармен такая жгучая страсть.
– О, мой бог, – пробормотал сержант. – Вот о чем уж не гадал…
– А главное, не остывает с годами, – хмыкнула Варвара.
– А какой ваш интерес, сержант, в этих убийствах? – сообразил я. – Откуда такое рвение? Вы искали улики даже там, где никому и в голову не пришло.
– Последний погибший, Рауль Мендес, – мой двоюродный брат по матери, – глухо сообщил Габано.
Мы молчали. Как же все перепутано и заплетено…
– Я к вам присматривался, – сообщил сержант. – Похоже, вы приличные люди. Положиться больше не на кого. Прошу о помощи. Нужно добыть отпечатки пальцев Кармен. Уточнить даты, когда она уходила в город. Не уверен, но, если охрана поставлена серьезно, могут вестись записи об убытии и прибытии людей. Если записи не ведутся, должна производиться видеосъемка, и записи какое-то время хранятся. Помните даты: 25, 16, 4? Йоран Ворген может предоставить информацию. Он замаран, но только не в тупых убийствах маньяка. В его же интересах найти истину – чтобы никто больше не копался в поместье. А, изобличив Кармен, можно потянуть ниточку, которая приведет к другим странностям этого дома…
Луис Габано был отличным копом, но в Воргене ошибся. Войдя в поместье, мы стали донимать нелепыми вопросами охранников. Ведутся ли учеты, кто и когда входил и выходил из поместья, нельзя ли ознакомиться с информацией, просмотреть видеозаписи, не могли бы уважаемые охранники напрячь свои феноменальные памяти.
– Простите, любезный, – хмуро вымолвил плечистый страж ворот. – Любая информация по интересующему вас вопросу может быть предоставлена только через господина Воргена. Вы же не считаете, что мы испытываем желание полететь с работы?
Мы побрели в дом – по объездной дорожке, от греха подальше.
– Андрюша, а может, ну его, этот головняк? – прижималась ко мне Варвара. – У меня и так все чешется. Экземы и дерматиты от этих нервов…
Но я уже принял решение. В военном деле это называется «вызывать огонь на себя». Зверь бежал на ловца: крыльцо не освещалось, но мерцал огонек сигареты.
– Ворген, это вы? – спросил я, притормаживая. Силуэт стоящего человека очерчивался не вполне отчетливо.
– Да, детектив. Вы долго гуляете.
– А что, уже пора домой? – усмехнулся я. – Как насчет маленькой просьбы, Ворген?
Он молча выслушал меня, задумался.
– Вы странно ведете себя, детектив…
– Не спорю, – допустил я. – Все прочие в этом доме ведут себя вменяемо, адекватно, и наше поведение с коллегой невольно выделяется. Так не откажете ли помочь благому делу?
Он размышлял не меньше минуты, а затем принял решение, от которого мне немедленно захотелось треснуть его сковородкой.
– Ничем не могу вам помочь, детектив. Во-первых, учетные записи не ведутся. В доме все свои, с какой стати мы должны записывать, в какое время горничная пошла за молоком, Изабелла в салон красоты, а Генрих за бутылкой водки? Это нонсенс. Записи с видеокамеры хранятся только месяц (тут он явно врал). Во-вторых, вы не сказали, зачем вам это нужно. В-третьих, вы отказываетесь сообщить, перемещения какого конкретно лица вас интересуют.
– Допустим, – упорствовал я. – Но запись за четвертое августа должна сохраниться. Давайте посмотрим ее вместе, а потом мы вам расскажем, кого хотим увидеть.
– А вы так скажите, – хитро заявил Ворген. – Вдруг вспомню? Четвертого августа господин Бенито Сальваторе – директор нашего яхт-клуба – устраивал на море праздник для молодежи с бесплатными водными аттракционами. Подождите… – Ворген как-то странно замолчал. – По-моему, четвертого августа на побережье было происшествие… – он усиленно вспоминал и, кажется, вспомнил – огонь сигареты превратился в ярко-красный уголек. – Ну конечно, незадолго до полуночи было найдено тело зверски убитого молодого человека… Так чьи перемещения вас интересуют?
Я не решился вымолвить ключевое слово. Слишком далеко мы заходим. Ворген не скажет правду, пока не обдумает и не посоветуется с Изабеллой. А ночку хотелось бы прожить спокойно. Но принятое решение уже не играло роли…
– Вы водите нас за нос, Ворген, – выразил я недовольство. – Но если вам так хочется… Давайте сохраним небольшую интригу. А утром поговорим.
Почудилось ли мне шуршание в воздухе, когда мы вошли в окутанный сумраком холл?..
– Послушай, искатель неприятностей, – шептала Варвара. – Еще минуту назад я больше всего мечтала забраться под одеяло. А сейчас мне страшно. Давай уйдем из всего этого, побродим до утра по городу?
Из проема в картинную галерею проникал приглушенный свет. Там кто-то был. Или свет забыли выключить.
– Пойдем, приблизимся к изящным искусствам, – я потащил ее на огонек, размышляя о ночи открытых дверей в западню.
Впрочем, далеко мы не ушли. В коридоре стояла женщина и сосредоточенно, пощипывая подбородок, созерцала одно из полотен. Домашнее платье красиво облегало фигуру, подчеркивая грацию, выпуклости, впадины, струилось почти до пола. Пышные волосы стекали с плеч. Сосредоточенный строгий профиль, волнующая линия подбородка. С нее самой можно было писать картину.
– Изабелла? – удивился я.
Она повернулась, ничуть не удивленная, словно именно нас и должна была увидеть. Улыбнулась, сделав привлекательную ямочку на щечке.
– А вы не думали, что в столь поздний час я соберусь насладиться искусством старшего брата?
– Честно говоря, не думал, – признался я.
– А сами здесь какими судьбами?
– Да так, – пожал я плечами. – Это было единственное освещенное место в доме.
– Понятно…
Я искоса глянул на картину, погрузившую Изабеллу в задумчивость. Не самая характерная для Гуго работа. Возможно, что-то раннее. Или позднее. Причудливо устремленные в слякотное небо башни, похожие на мусульманские минареты. Песчаные холмы, барханы на заднем плане. Краски без примесей, грубо очерченные формы. От картины разливалась вселенская тоска. И даже освещенный ярким солнцем кружок пространства перед одной из башен (откуда, кстати, взялось солнце?), не снижало впечатления мрачности. Все устремлено к небу, все живое в конечном итоге окажется там, если не сильно согрешило. И два человека, стоящие в круге света, бессмысленно созерцающие пространство – даже не люди, какие-то гипсовые статуи, манекены. От картины веяло щемящим чувством слабости и беззащитности человека.
– Метафизика какая-то, – простодушно признался я.